- Чем сейчас интересен социальный театр подросткам и молодежи?

- Главным образом, для них это нечто новое, о чем они почти ничего не знают, но им интересно в этом разобраться. Вообще, среди тех, кто приходит, очень мало таких, кто имеет разносторонние представления о театре как таковом. Практика совместного семейного или школьного похода в театр сегодня практически исчезла. Ещё меньше тех, кто занимался когда-либо раньше в театральной студии, обычно весь их предыдущий опыт сводится к участию в школьных театрализованных представлениях, приуроченных к конкретным датам, таким как 8 марта или 9 мая. Чаще всего они сами называют этот опыт словосочетанием, которое плотно вошло в школьный лексикон и которое я терпеть не могу - "ставить сценки". Сегодня внутри семьи, образовательных учреждений и внутри профессионального театра очень мало уделяется внимания формированию зрительской культуры. Ребята часто приходят со стереотипным представлением о театре как об институции: там есть сцена, занавес, который служит границей между миром ряженых и миром неряженых людей. И это примерно все. Начинать приходится часто с нуля, с того, что представляет из себя театр, каким разным он может быть, кто чем там занимается. Что, в числе прочего, существует ещё и документальный театр. И для большинства из них, театр – это история, в большей степени связанная с общением между собой, и в меньшей степени с искусством: театр – диалог, и они хотят высказаться. Всегда чувствуется, что даже самый закрытый участник, который сидит и молчит, испытывает потребность сидеть и молчать в кругу остальных участников и затрагиваемых ими тем и вопросов. Ему важно присутствовать здесь, чувствовать сопричастность к общему делу. И он, таким образом, все равно включен в общий диалог. Мне кажется, они ищут и находят в социальном театре то, чего им не хватает в семье и в школе, а не в других видах и жанрах искусства.

- А взрослые зачем приходят, в том числе и зрители?

- Не знаю, наверное, за тем же. Мне как практику, чем дальше, тем сложнее ответить на вопрос, зачем вообще сегодня люди ходят в театр. Ради чего они готовы потратить два-три часа своей жизни, неподвижно сидя в кресле и пассивно наблюдая за людьми, которые что-то там изображают на сцене? Вот это вот пассивное сидение и восприятие для меня загадка. В моем представлении от театра я должен получить какой-то новый опыт, пережить уникальный личный экспириенс или порцию вопросов, с которыми я должен уйти, чтобы самостоятельно с ними разобраться. В привычном репертуарном театре с классическим разделением на сцену и зал, я не получаю сегодня ни того, ни другого. Мне все тяжелее подключаться к происходящему на сцене. Вообще, у меня сейчас какой-то период переосмысления. Я больше задаю разные вопросы себе, нежели могу ответить на что-то. Время изменилось, и театр изменился тоже, это не плохо и не хорошо, это данность и это надо признать. Многие как практики, так и зрители, в своем понимании театра продолжают существовать в парадигме 10-20 летней давности. На этом фоне социальный театр – это такой островок, привлекающий с одной стороны тем, что он немного как бы не совсем театр, и тем, что тут все еще возможен диалог между разными людьми, между явлениями, между сценой и залом, а не его видимость. Диалог всех со всеми.

В последнее время за пределами театрального пространства у меня возникает ощущение какой-то тотальной постановки вокруг, где все исполняют какие-то роли, произносят заученный текст и обеспокоены тем, что он должен обязательно кому-то понравиться, редко удается услышать искренний голос, подлинное высказывание, личностную интонацию. Театр и действительность как бы поменялись местами. Но, в то же время, современный российский театр – это такой парник, герметичная замкнутая система, которая все больше теряет связь с окружающим миром. Даже если это Театр.doc., созданный специально для коммуникации с действительностью. При том, что продолжаешь испытывать к нему огромную благодарность за то, что он втянул тебя в эту работу.

Ещё немаловажно, что в социальном театре нет, или пока ещё нет, культа творца - режиссера, лидера, который единолично принимает все решения. Этот театр не может держаться целиком на одном человеке, он держится на сообществах людей, в тех или иных сочетаниях. Как недавно высказался один известный театральный критик, что "художник урод по определению, природная аномалия", поэтому ему позволено все. Это ужасно, но многое говорит о внутреннем устройстве российского театра. В социальном театре такого, к счастью, пока не происходит. Здесь нет ощущения, что творцу дозволено все. Хотя - социальный театр – это тоже пространство для творчества, но творчество не освобождает от обязанности, прежде всего, быть человеком, воспринимать в первую очередь людей как людей, а не как инструмент или материал для творчества.

На мой взгляд, в России пространство социального театра развито довольно слабо, особенно, в сравнении с европейским театральным опытом, например, опытом Германии. Не в том смысле, что мы меньше умеем в этом направлении, а в том, что в его пространстве нам с большим трудом удается поддерживать сформировавшие его принципы, их необратимость. Все-таки нет уверенности, что сюда не проникнет эта иерархичность и кондовость. В Германии социальный театр успешно развивается не только потому, что это одна из приоритетных государственных программ, но и потому, что это значимое и родственное явление для театра как институции в целом, каких бы эстетических взглядов он не придерживался, в том числе, и для государственного театра. Да, государство в Германии поддерживает социальные театральные проекты, школьную театральную педагогику непосредственно в школах, социальных и общественных центрах и институциях, созданных специально для этого. Там важно, что для театра это не компромисс между этикой и эстетикой. Театр готов вбирать все это в себя, быть открытым этому движению и уважать себя за это. В том числе, и театр государственный.

В Германии должность театрального педагога, включающая в себя работу со зрителями, социальную работу и театральные практики с непрофессионалами любого возраста, проекты, связанные с инклюзией – это устойчивая штатная единица в театре. Он постоянный сотрудник, он не приходит туда, чтобы организовать какой-то полезный или интересный проект. Это является повседневной жизнью немецкого театра, одним из его социально-важных направлений. Те зрители, которым такая активность не интересна, которые просто приходят посмотреть спектакли профессионального театра, они все равно уже традиционно в курсе, что в театре есть такие направления. Актер, режиссер или художник могут быть приглашены на какую-то конкретную постановку. А театральные педагоги работают здесь всегда и работают они так или иначе, для всех людей, приходящих в театр. И когда театральных педагогов из профессионального театра приглашают организовать театральный проект, например, в школе, чем бы это ни было вызвано, желанием креатива или желанием преодолеть неблагоприятную социальную ситуацию, внутри школы уже привычно живёт ощущение, что эти люди пришли сюда из театра, а не просто лечить и воспитывать.

Например, в одном из главных государственных театров Германии - берлинском Deutsches Theater (пер. Немецкий театр), работает отдельное его подразделение Junges Deutsches Theater (пер. Молодой Немецкий Театр).

И это не ТЮЗ в нашем привычном понимании, не любительская театральная студия или зрительский или социальный клуб, не образовательная программа, а плавильный котел из всего этого: место, где все это существует параллельно и может взаимодействовать или перетекать из одной формы в другую. И все это при и с соучастием взрослого профессионального театра. Занятия с юными актерами-непрофессионалами часто проводят актеры из основной труппы театра, а для показов итоговых работ Junges Deutsches Theater предоставляют основную, большую сцену театра. И такой плавильный котел при театре мне кажется наилучшим вариантом социального театра. По итогам каждой из этих программ у ее участника всегда есть возможность выйти на сцену театра, а у всех желающих есть возможность это увидеть. Это очень продуманная история.

Мне кажется, что такая социальная деятельность при профессиональных театрах в подобном масштабе и объеме сейчас в нашей стране невозможна или происходит эпизодически, но это текущая внутренняя проблема, прежде всего, общей системы работы профессиональных театров. Если между театром и зрителем, театром и обществом, между профессиональным и любительским театром возникают барьеры, которые приходится преодолевать с большим трудом, то изнутри системного подхода к театру пора что-то менять.

Одно дело, когда театр приходит в школу, чтобы встретиться и пообщаться с человеком ещё и на этой территории, расширить свои пределы, и совсем другое, когда ради того, чтобы осуществить социальный или театральный проект с детьми и подростками, бывает нужно уйти за пределы профессионального театра и решать, кто ты прежде всего, и в какой степени: театральный режиссер или театральный педагог. И там, и там, конечно, есть свои нюансы, но когда между двумя этими видами деятельности возникает заметный даже невооруженному глазу непрофессионала водораздел, в то время, когда повсеместно говорится о междисциплинарном подходе в разных областях жизни, то, кажется, в самой театральной институции что-то идет не так.

Языковые барьеры очень мешают. У нас в профессиональном сообществе очень мало читают литературу на иностранных языках, за исключением, возможно, театральных сайтов и журналов на английском. Хотя с приходом в последнее время большого количества молодых профессионалов в театр, эта ситуация меняется. В той же Германии постоянно издается много интересной профессиональной литературы. И не только театральной. Например, Alexander Verlag Berlin и другие издательства, специализирующиеся на искусстве. Если случается оказаться в Германии и заглянуть в книжный магазин, там просто глаза разбегаются: «Социальный театр с подростками», «Что такое инклюзивный театр?», «Социальный театр с мигрантами» и т.д. К сожалению, в открытом доступе в интернете их практически не найти. Но всегда возможно оформить заказ и доставку.

- Почему Вы решили заниматься с подростками социальным театром?

- Хороший вопрос. Это получилось случайно. После окончания учебы я два года метался в разные стороны и как-то зашёл на лекцию о социальном театре в ЦИМ.

- А кто читал лекцию?

- Там было много разных спикеров. Это была встреча, посвященная преобразованию старых ДК в современные культурные центры. Одна из спикеров сказала, что их ДК сейчас тоже в разгаре ремонта, и пока лето, планируется набор разных студий, в которых происходили бы какие-то параллельные друг другу истории, чтобы осенью, к моменту открытия, в них уже шла активная жизнь. Я подошел к ней после встречи, и предложил свои услуги. Она сказала, что это может быть интересно и предложила мне на следующий день подъехать к директору и обсудить этот вопрос. Я приехал, мы переговорили и сразу приступили к работе.

- То есть вы сразу же нашли на этой лекции своего работодателя?

- Да, до этого момента я ничего не знал о ДК, не задумывался о том, что за жизнь там происходит внутри и тем более о том, какой она может быть. Директор сказала: «Мы получили два гранта на постановку двух спектаклей: пластического и драматического. Пластический уже в работе, а драматический вот-вот надо начинать. Все права выкуплены, все условия есть, работа рассчитана на подростков». И я ответил: «Давайте попробуем». И получилось этот проект сразу запустить. Мы набрали ребят, которые не разъехались и остались летом в Москве, пригласили педагогов по речи и сцендвижению. Поскольку пьеса предполагала много активного движения, для начала их нужно было просто немного расшевелить.

- Это было что-то вроде летнего городского лагеря?

- Да. А в конце лета сменилось руководство, люди, которые меня пригласили, ушли. Я остался один с ребятами. Мы уже успели сдружиться, сработаться, жалко было с ними расставаться и все это так на полдороге оставлять. Мы всем миром изо всех сил старались спасти проект. В какой-то момент подключилась Марина Крижевская (Марина и Алексей Крижевские - организаторы и кураторы лаборатории «Открытый круг» в Театре.doc). Благодаря ее помощи и поддержке удалось выпустить и сыграть премьеру уже в рамках «Открытой сцены» на Поварской. Отдельное спасибо Евгению Худякову. Это был спектакль «Собаки-якудза» по пьесе Юрия Клавдиева. Мы сыграли спектакль два раза. К сожалению, вскоре "Открытая сцена" закрылась. Когда этот проект закончился, я предложил ребятам продолжить сотрудничество и примерно половина согласилась. Мне было интересно работать с ними, а им со мной. И мы тут же начали работать над вторым спектаклем, премьера которого уже состоялась в Театре.doc. Это был 2015 год. Параллельно с выходом этого спектакля, Марина и Алексей Крижевские придумали концепцию театрально-психологической лаборатории «Открытый круг» в Театре.doc. и стали ее кураторами. В проект позвали детского психолога Алену Петрусенко, Люба Стрижак выступила драматургом, а я в качестве педагога и режиссера. Так началась большая летняя история с участием подростков 13-18 лет, которых мы набирали специально для этой лаборатории. Итогом стала читка пьесы "Мой голос", написанной Любой Стрижак на основе реальных историй участников. Позже нас пригласили повторить читку на фестивале молодой драматургии "Любимовка".

Потом сотрудничество с Театром.doc. завершилось и после небольшой паузы я почти случайно набрел на Культурный центр МосАрт в Новогиреево. Сам-то я как «перовский, новогиреевский», знал о его существовании, но никогда не заходил. Оказалось, что там работает знакомая, с которой мы до этого шапочно знали друг друга, но тесно не общались. Я ей написал, мы встретились, поговорили, а поскольку опять же это был конец мая, то сразу запустили летнюю лабораторию.

- Получается, что у вас все начинается летом?

- Да, но это не специально задумано, просто так получается.

- Может быть, именно поэтому Ваша история получается социальной?

- Может быть. Летом чаще всего приходят ребята, которым не удалось разъехаться на отдых и чьи интересы чуть больше, чем сидение за компьютером. Подростки, которым хочется какого-то нового опыта. Там тоже делали набор с нуля. Позже к нам вновь присоединились ребята, которые участвовали в "Собаках-якудза" Теперь мы работаем в Ясенево, и переезды стали уже привычным делом, как и то, что кто-то выбывает, кто-то остается, кто-то следует за тобой. И в каждом новом месте появляются новые люди, и все они начинают общаться между собой. Когда я это затевал, то не думал, что так будет, но получается очень интересно.

- Когда Вы с подростками работали над спектаклем по пьесе «А рыбы спят?» во многих профессиональных театрах нашей страны проходили лаборатории по этой пьесе с последующими обсуждениями на тему: как подготовить подростков к восприятию такого болезненного сюжета, вообще, переживанию смерти глазами ребенка. И в результате спектакли часто не доходили до премьеры, предназначенной широкому кругу юных зрителей. А после того, как вы сыграли «А рыбы спят?» стали гораздо чаще встречаться на профессиональной сцене. Это как-то взаимосвязано?

- Не знаю, для меня это тоже удивительно. Когда я обнаружил эту пьесу в сборнике немецкоязычной драматургии «Шаг 11», про нее у нас ещё мало кто знал. Она сразу у меня в голове отложилась, я предложил ребятам с ней познакомиться, и она вызвала у них интерес. И так вопрос не стоял, что она сложная и тяжелая. Им, наоборот, хотелось попробовать, было очень интересно поработать с таким неоднозначным материалом. Для меня поначалу тоже был определенный вызов, как разложить монопьесу на шестерых участников. Так в итоге возникла "коллективная Джетта". Когда мы начали спектакль играть, только одна постановка была осуществлена где-то, кажется, в Ижевске. А сейчас она, действительно, стала очень популярной. В этом году в рамках программы "Детский Weekend" «Золотой маски» привозили спектакль из Екатеринбурга, я, правда, не успел посмотреть. А недавно мне написала режиссер из Латвии и спросила: «Нет ли у вас текста пьесы, я никак не могу найти».

- А как вы с ребятами пришли к мысли сделать спектакль про буллинг «Вне...», самим создать пьесу?

- Это было второе лето в МосАрте. К сложившемуся костяку хотелось добрать новых ребят, разнообразить нашу жизнь. А поскольку мы только что работали с художественным материалом, то посовещавшись, решили вернуться к вербатиму, с которого начинали в МосАрте. Это был спектакль "ПИН-код", посвященный районной тематике, исследованию того, что такое "спальный район" сегодня, как люди воспринимают место, в котором живут, что им нравится, что не нравится, как они его ощущают. Для исследования мы выбрали три района: Перово, Новогиреево, Ивановское. И в течение лета участники выходили в город общаться, брать интервью с жителями районов разных возрастов. К концу лета у нас собрался в достаточном количестве для спектакля материал.

- Районная тема предполагает больше возможностей выйти на улицу и начать общение с первым встречным, а тема буллинга довольно жёсткая, разговорить человека на эту тему непросто. Кого вы спрашивали?

- Когда мы поняли, что хотим вновь вернуться к вербатиму, мы начали обсуждать, какие темы волнуют и задевают участников, их друзей, сверстников. Ребята накидали разных тем и большинство из них вертелось вокруг буллинга. И тогда мы начали разговаривать внутри коллектива. Они очень многое рассказали про себя, свои школы, про своих друзей. И новенькие, благодаря этим разговорам очень быстро раскрылись, почувствовали, что здесь доверительная атмосфера, что можно рассказывать очень личные вещи и тоже рассказали много интересного. Но многое из этого в спектакль не вошло, это все-таки внутренние, порой интимные разговоры, выносить которые на сцену было бы слишком травматично. Это был первый блок. А потом они сами интервьюировали своих друзей и знакомых. Важно было, что это не просто разговоры, а именно интервью. Третья часть была, когда мы решили все-таки рискнуть спонтанно выйти в город. Понятно было, что общаться на районные темы это одно, а подходить на улице и задавать незнакомым людям вопросы на такую болезненную тему, совсем другое. Многие отказывались отвечать на вопросы, но кто-то все же соглашался. Сначала интервьюировали, в основном, своих ровесников, а потом, набравшись храбрости и опыта, стали задавать вопросы взрослым. Четвертым блоком стал мониторинг сайтов и закрытых групп в социальных сетях, посвященных этой проблеме, в поисках героев и историй, которые отзываются. Из каждого блока исследований в спектакль вошло понемногу. Он складывался постепенно.

- А кто-то из участников самой первой лаборатории продолжает работать с Вами до сих пор?

- Да, одна девушка, она уже давно не подросток, ей 24 года, она начинала еще в "Собаках-якудза". В какой-то момент ей показалось снова интересным присоединиться.

- Какие из проектов, в которых приходилось участвовать или присутствовать, запомнились больше всего и оказались наиболее значимыми?

- Я себя за это часто ругаю, но я не так много и часто смотрю то, что делают коллеги. Я больше и чаще об этом читаю. Из того, что смотрел, мне нравятся работы Бориса Павловича. «Язык птиц», например. Проекты Анастасии Патлай. До сих пор помню работу Жени Беркович "Свой век" в ДК ЗИЛ, посвященный историям пожилых людей, чья жизнь и работа была связана с ЗИЛом. Там были очень живые, искренние и личные воспоминания. Это было уже довольно давно. Мне кажется, вообще, очень не хватает социальных спектаклей с пожилыми. Я часто думаю о том, что мне хотелось бы такой сделать. Из недавнего большое впечатление произвели показанные в Москве и Санкт-Петербурге спектакли швейцарского режиссера Мило Рау "Пять легких пьес" и "Репетиция. История театра"

Из своих я чаще всего вспоминаю опыт лаборатории «Открытый круг» в Театре.doc., где помимо творческой составляющей, сложилась еще мощная образовательная программа. Кураторы смогли пригласить к ребятам специалистов из разных областей современного искусства. Они встречались с Еленой Ковальской, арт-директором Центра им. Мейерхольда, с кинокритиком Антоном Долиным, художницей Ксенией Перетрухиной, с художницей и перформером Верой Мартынов, принимали участие в музыкальном перформансе "Интериоризация III" в музее современного искусства Гараж. Для ребят стало очень важным ощущение, что они варятся не в своем отдельном космосе, а в этом «здесь и сейчас», в эпицентре театральной жизни. Они смогли выговориться, поделиться чем-то очень важным, а у Любы Стрижак, мне кажется, получился очень интересный материал для пьесы. Но по каким-то своим причинам она потом не стала его дорабатывать.

Вторая важная для меня история - моноспектакль, который я сделал, когда работал в школе - Хорошколе, в нем участвовал ученик 9 класса. Пьеса «Первый урок» тоже из сборника «Шаг 11». Принципиально важно, что это спектакль, который играется непосредственно в школе, в настоящем классе. Это был интереснейший экспериментальный опыт. Мы не знали, получится или нет, но исполнителю был также интересен материал, и мы решили попробовать. Там довольно много текста - около двадцати страниц. Далеко не каждый профессиональный актер с таким справится. Это монолог про буллинг. Герой пьесы вынужден был перейти из одной школы в другую из-за травли, в новой же школе ситуация принимает прямо противоположный оборот, происходит такой перевертыш.

Было несколько показов непосредственно в Хорошколе, в разных классах. И было очень интересно наблюдать, как ученики воспринимали этот материал в таком формате. Те, кто с ним в одном классе не учились, знали в его в лицо, знали, что в их школе учится такой парень. И когда он почему-то заходил в их класс и начинал что-то такое говорить и делать, поначалу сильно удивлялись. Но минут через десять они забывали, что перед ними их знакомый, подключались и погружались в действие. Там грань между спектаклем и реальностью размыта, и это очень интересно. Потом антибуллинговый проект «Травли.net», с которым мы уже сотрудничали до этого на спектакле "Вне..." в МосАрте, предложил сыграть этот спектакль в «настоящей» школе. Хорошкола - это частная школа, а в частной школе атмосфера все-таки более благожелательная и спокойная, мы же решили показать спектакль в обычной школе в Чертаново, где совсем другая среда. И там сначала было немного страшно, потому что в спектакле есть провокационные моменты. А спектакль должен идти строго 45 минут, время стандартного урока. Исполнитель по звонку должен в класс войти и по звонку из него выйти. Мы заранее обговаривали возможности запасных вариантов, на случай, если ситуация станет развиваться непредсказуемо, но они не понадобились, хотя это был проблемный восьмой класс, в котором училось множество хулиганов. Сначала они смеялись, не понимали, что происходит, и громко обсуждали это между собой вслух, но постепенно, минут через 10-15 они притихли и полностью включились в происходящее.

- А потом они что-то говорили, задавали какие-то вопросы?

- Конечно. Я всегда стараюсь устраивать после спектакля обсуждения. Но в этой школе обсуждение проводил не я, а психолог проекта «Травли.net». Поэтому это было не столько обсуждением спектакля, сколько разбором показанной в спектакле ситуации с точки зрения психологии. И в основном, не школьники задавали вопросы, а психолог задавал вопросы им. Эффект был очень большой. Я думаю, это очень удачный и интересный формат, который стоит продолжать, но у меня пока не получается выйти с ним на более продвинутый уровень.

Формат «Театр в классе» тоже родом из Германии (нем. Theater im Klassenzimmer ). Это художественные пьесы максимально приближенные к реальности и рассчитанные на 1-3 актеров для исполнения в настоящей школе. И там есть два варианта исполнения: обычный и экстремальный, выбор варианта обычно за психологом. Обычный вариант, когда школьников предупреждают, что сейчас им покажут спектакль, а экстремальный, когда не предупреждают и у них большой шанс принять его за реальное событие. Мы пошли по обычному варианту и предупреждали заранее, но все равно в начале возникало некоторое замешательство, наверное, потому что формат незнакомый, непривычный. В Германии издано несколько сборников таких пьес, у нас же переведен только "Первый урок". Я даже начинал одну из этих пьес переводить.

Думаю, интересно и правильно было бы внедрить такую практику в нашей стране, когда не ты идешь в театр, а театр приходит к тебе, здесь зрительское восприятие работает совсем иначе. И это очень интересный опыт. В Германии это чаще всего исполняют профессиональные актеры. Но я и в этом формате, и в профессиональном театре, не люблю, когда роли подростков играют взрослые актеры, не важно, 50 им лет или 25, но это почему-то вызывает у меня какой-то невероятный испанский стыд. Мне кажется, что гораздо лучше, когда такие роли играют реальные ровесники персонажей. Возможно, это не будет так профессионально, но зато искренне и честно, а здесь это главное. Наверное, я отрезаю себе этим какие-то профессиональные пути, но не могу переступить через это свое ощущение. Мне кажется здесь важна идентичность. Для меня этот формат важен, я думаю, что я к нему вернусь.

- А это исключительно школьный формат? Его можно играть во взрослой среде?

- Наверное, можно попробовать сыграть в офисе, может, ещё где-то, но офис – почему-то первое, что приходит в голову.

- А в чем сходство и различие между взрослым и детским социальным театром?

- Мне трудно судить, со взрослыми в рамках социальных проектов я не работал. Сейчас собираюсь как раз запускать проект со взрослыми, но мне кажется никакой особенной разницы нет. Нужно, конечно, учитывать некоторые возрастные особенности, но в любом случае, важна искренность, открытость, ненавязывание своего мнения во что бы то ни стало, умение слушать и слышать.

- Возможна ли образность или метафоричность в социальном театре, если да, как она проявляется?

- А что Вы понимаете под образностью?

- Образное решение спектакля, посредничество образа между зрителем и актером. Спектакль «А рыбы спят?», как мне кажется, имел очень интересное образное решение.

- Если говорить о театре, где играют дети и подростки, то если пьеса написана драматургом, в ней в какой-то степени обязательно будут присутствовать элементы художественности, игровые ситуации. Если же это вербатим, авторами текста которого выступают сами подростки, даже при участии драматурга на финальном этапе работы, то, мне кажется, никакого посредничества не нужно, и это прямое авторское высказывание, обращенное к зрителю, прямой диалог. Но некий элемент игры в нем все же есть. Единственный прием, который, как мне кажется, точно необходим в подростковом театре – возможность посмотреть и услышать свою историю со стороны. Во всех наших вербатимах, практически никто не озвучивает историю, которую рассказывал он сам, текст всегда перетасовывается. Вот этот вот "эффект зеркала" важен. Но вообще я не вижу особенных разграничений. В формате «Театр в классе» важно документальное существование, хотя это может быть художественная пьеса, но важно, чтобы зрители поверили, что это может произойти в реальности. А можно документальный текст интерпретировать художественно. Хороший вопрос, но если честно, я в процессе создания спектакля обычно не задумываюсь, почему именно здесь я использую именно этот прием, воспринимаю все цельно.

- А какой вызов времени Вы ощущаете сейчас, чем хочется на него откликнуться?

- Главный вызов времени, по-моему, само время, его дефицит в современном мире, частая необходимость коммуницировать сразу в нескольких областях. Например, с кем-то разговаривать, и одновременно отвечать на сообщения в нескольких мессенджерах, делать все на бегу, ничего не успевать, с трудом собирать людей вместе. Времени всегда мало, и почти на каждом шагу с ним буквально приходится сражаться.

- В спектакле «#статусвсети» Вы предложили зрителям существовать в таком режиме. Мне показалось, что это довольно утомительно.

- Да. Но такова реальность.

- И чем Вы отвечаете на этот вызов?

- Стремлением замедлиться, погрузиться в какой-то процесс. Чаще всего для меня эту возможность как раз даёт социальный театр или перформанс. Репетиции, сам спектакль, обсуждения. Когда спектакль затрагивает тему, которая заведомо многих волнует и погружение в эту общую тему парадоксальным образом уплотняет время, и начинаешь замечать вокруг себя что-то ещё, о чем ты раньше совсем не задумывался или не задумывался давно, подмечать какие-то детали, нюансы, людей, которые одновременно подумали то же самое, что и ты, но не на эту заявленную тему. Возможность диалога, возможность сосредоточить и задержать внимание на какой-то локации или действии. Социальный театр хорош тем, что он даёт возможность хотя бы ненадолго замедлиться.

- А каковы ближайшие творческие планы?

- Мы снова вернулись к районной тематике. На этот раз объектом исследования стал московский район Ясенево, заметно отличающийся от многих других спальников. Начиная от воплощения архитектурных и градостроительных идей архитектора Белопольского и заканчивая его жителями. Ясеневцы – своеобразные люди, которые ценят и оберегают свой район. Их истории стали основой для спектакля. Материал собран, сейчас работаем над текстом и финальным маршрутом. Это будет аудиоспектакль. Документальный променад по Ясенево в наушниках.

- Site specific театр? (Театр альтернативного пространства)

- Да. Мне нравится работать с городским пространством, нравится эта идея, которая идёт от Вальтера Беньямина, Ги Дебора, про то, что надо вернуть город себе. Как вернуть город себе, почувствовать себя его частью, когда все вокруг делают всё, чтобы он перестал быть твоим: перекладывают плитку, там где тебе неудобно, асфальтируют не те тропинки, которые ты протоптал, а какие-то рядом? Вот этим мы сейчас и занимаемся. Хочется сделать пространство соавтором, не сводить все к экскурсии или краеведческой лекции, а чтобы это стало индивидуальным опытом проживания, переосмысления привычного городского, районного пространства. Если все сложится, к началу лета мы спектакль выпустим.

- А ребята будут в нем участвовать очно или только в аудиоварианте?

- Пока открытый вопрос. В этом формате работы с городом уже есть. Разные: более экстремальные и менее экстремальные варианты. Во многом они полярны. Мы пытаемся найти органичность. И важно, что это район, удаленный от центра. Когда променад происходит ближе к центру, в этом все же есть элементы внутреннего туризма. А когда мы, из двух разных концов города едем репетировать в третий, вместе с теми, кто там живёт, и приглашаем к себе на спектакль гостей-зрителей, мы уже чуть больше ощущаем себя хозяевами.

Вообще за этот год, во многом благодаря пандемии, для многих эта история стала актуальной. Мы все поневоле замедлились, стали больше обращать внимание на то место, где живём, на то, какие с ним происходят изменения. Важно с этим работать. К тому же, это преодоление некоторого снобизма. Немногих из тех, кто сосредоточился в пределах Садового кольца, можно вытащить посмотреть спектакль на окраину, а уж поработать там, и подавно. А это неправильно. Порой кажется, что приехать в условный Новосибирск гораздо легче, чем из центра Москвы в любой спальный район. Я пытаюсь бороться с подобным "центровым снобизмом". Параллельно планируем запустить взрослый проект, но об этом пока рано говорить подробно. В целом в Ясенево сейчас благоприятные условия для работы, творческие инициативы всячески приветствуются.

- Социальный театр даёт возможность высказаться о том, что смущает. Что смущает Вас?

- Тут можно вернуться к началу разговора. Тотальная герметичность, непрозрачность процессов. Ощущение, что и в социальный театр, творческие лаборатории, студии начинает проникать кастовость. В лабораториях часто принимают участие одни и те же люди, переезжая из города в город, в экспертных советах подолгу состоят одни и те же люди, а важно, чтобы происходила сменяемость. У студий появляется очень много франшиз, нацеленных на зарабатывание денег, а ведь основное назначение лаборатории, студии – эксперимент. Собственно оттуда вот этот вот эксперимент и исчез. Иногда кажется, что идеи студийности, идущие со времён Сулержицкого и Станиславского, начинают сами себя изживать. Или переходят в сетевой формат, начинают работать почти как завод, в котором все меньше места для творческого поиска и эксперимента. Хорошие примеры, тоже, конечно есть, но отрицательных гораздо больше.

Не знаю, что ещё сказать. Ну, во всяком случае, во время такого разговора, в голове что-то структурируется, на некоторое время устанавливается некоторый порядок.