Наталья Румянцева
Понять ДРУГОГО
Мы в соцсетях
Занятия театром дают человеку умение представить себя другим человеком, побывать на месте Другого, понять, что чувствует Другой, как выгляжу я для него. Театр воспитывает и тренирует в человеке самое главное, самое ценное и часто самое редкое из человеческих качеств. Способность к эмпатии, к сопереживанию.
Так трудно иногда различить школу и жизнь. Где кончается одно и начинается другое? Редко кто из нас вспоминает годы, проведенные в школе как школу, потому что на самом деле они, конечно, были не десятью годами школы, а десятью годами жизни. И наоборот, мало кто думает о течении жизни как о школе, — хотя большинство моих ровесников, — точно так же, как младших, а отчасти и старших сверстников, за годы, прошедшие с момента формального окончания образования, поменяли не одну, а иногда даже и не десять профессий или работ. И на каждой нам приходилось учиться новым вещам, — или заново проходить уже пройденное. Но это образование, которое мы получаем всю жизнь, даже когда, вроде бы, перестаем учиться, происходит как бы на втором или третьем плане жизни, мы не думаем о нём как об образовании, — а просто меняемся, потому что меняется мир вокруг нас. Меняясь, он предстает перед нами в новых, незнакомых обличьях и качествах, в которых нам каждый раз предстоит опознавать прежние, знакомые обличья и качества, отдаляя их от новых, и заново выстраивая в картину, схему, теорию, которая позволит нам предсказывать будущее.

Настоящее меняется, — и нам приходится меняться, чтобы понимать его заново и заново собирать из его элементов образы возможного будущего, а потом выбирать из них наиболее вероятные. Прошлое, — третий член этого уравнения, — вроде бы неизменно, — но на самом деле, обучаясь и изменяясь, мы начинаем видеть иначе и прошлое. События остаются событиями, но меняются интерпретации и даже эмоции, которые мы испытываем по отношению к прошлому. Это бесконечное обучение новому, восприятие того, что только становится настоящим и забывание того старого, что больше не пригодится в изменившемся мире, — и есть обучение, та самая «школа жизни» из дидактических детских книг.

В свою очередь школа, — то есть, обучение в школе, в ее стенах, внутри периметра школьного двора, — приходится на то время, когда наша главная задача — научиться быть самими собой. Это годы, в течение которых мы ищем и находим (или не находим? кому как повезет) наш первый ответ на вопрос «кто я?». Таких ответов человек, меняющийся в течение жизни, дает не один, — после каждого нового значительного изменения его приходится иногда уточнять, а иногда и вовсе искать заново.

Но первый такой ответ мы ищем, находясь в школе. Это не значит, что мы ищем или находим его в благодаря школьным урокам. Это значит, что составление базовой картины мира из обрывков элементарного научного знания совпадает по времени с воображением, созданием собственного «я». Эти два процесса ребенок, конечно, не различает, — сами границы, отделяющие в детстве наше «я» от окружающего мира, подвижны и проницаемы. Придавая им всё большую определенность и ясность, мы и создаем себя, а вместе с собой, — и точку, из которой мы видим мир, его картину.

Может быть самое важное, чего каждый человек должен достичь в результате этого тяжелого, но, в общем, радостного труда, — это равновесие между определенностью границы, отделяющей «я» от внешнего мира, — и ее проницаемостью. Равновесие между замыканием в футляре собственных представлений, — отсутствием точки опоры. И если нам это удается, — а каким-то чудом это огромному большинству из нас удается, — перед нами встает возникает следующее уравнение, которое необходимо решить, — и его членами оказываются Я и Другой. Одно без другого невозможно, — по крайней мере, для человеческих существ: мы не можем увидеть себя со стороны (зеркало не в счет) или посмотреть вовнутрь себя. То есть посмотреть можем, — но увидим только малую часть. Поэтому каждый человек определяет себя через Другого (то есть, через других). В их реакциях на нас, мы узнаем собственные реакции на них и учимся понимать, что во всех людях общего, а в чем они различаются, — бесконечным числом разных способов. Это умение соотносить себя с Другим — видимо, главное, что в нас есть человеческого. В его сочетании с умением сознавать собственное я, наверное, и возникает человек — и отдельный, и вообще Человек.

И потому так удивительно (и так странно), что были времена, когда детей не учили искусству театра.

В некоторых книгах по истории искусства можно прочитать, что бывший когда-то в Греции чуть ли не главным из искусств, театр уступил место куда более грубым развлечениям имперского Рима, а потом, после того, как античный мир уступил место «темным векам», театр надолго, до Нового Времени оказался вытеснен далеко на периферию культуры. Что потом вернулся, сначала как площадное, народное искусство, а позже и пьесами Шекспира, Корнеля и Расина, которые мы ставим и смотрим по сей день. Читая современные исследования, например, Д. Трубочкина или Е. Хамазы, Д. Уайлза или Л. Клаб мы понимаем, что эта картина не вполне достоверна, и пути театра внутри истории гораздо сложнее и разнообразнее. А его связь со школой причудливо переплетается во все века. Но несомненно, что далеко не всегда театр стоял в центре школьной системы. Да и сегодня мысль о том, что театр может быть стержнем образования близка далеко не всем.

Сегодня театр — огромная разнообразная территория, в пределах которой можно встретить всё, — от авангардного театра со сложным, непонятным неподготовленному зрителю языком, до внешне простого документального театра, стремящегося уничтожить границу между собой и реальностью. Все эти разные языки театра требуют времени на то, чтобы ими овладеть, и справиться с этим — важное дело, большая работа, требующая усилий, которые вознаграждаются сторицей.

Но есть и другая, наверное, более важная сторона: мне хотелось бы, чтобы дети — каждый в свою меру и силу, — владели выразительными средствами театра, его инструментарием. Отдельные инструменты театра, — будь то риторические или пластические, — непосредственно полезны любому человеку в жизни. Кто из нас не испытывал страха перед тем, чтобы выйти на сцену (а это иногда так или иначе приходится делать каждому) или говорить на публике? Но кроме этих, технических, в общем, умений, занятия театром дают человеку еще одну, куда более важную и ценную вещь: умение представить себя другим человеком, побывать на месте Другого, попытаться вообразить, и, если повезет, понять, что чувствует Другой, каково ему, — как выгляжу я — для него. Театр воспитывает и тренирует в человеке самое главное, самое ценное и часто самое редкое из человеческих качеств. Способность к эмпатии, к сопереживанию. Способность увидеть себя глазами Другого и — другими глазами. Эта способность превращает отдельные «я» в участника сообщества, исцеляет больные общества, разделенные её отсутствием. Это, возможно, главное, что делает нас людьми, а наши общества — цивилизацией. Это основа социального порядка, сосуществования, альтруизма, возможности договариваться, вообще состояния мирной жизни, без которой невозможны ни самореализация, ни человеческое счастье ни, в конечном итоге, мир вообще.

И одна история напоследок. Как-то я ездила с Машей и Мишей, двумя моими учениками, — то есть, нет, нет с Учениками, с детьми, которые занимаются у меня уже 7 лет, выросли у меня на глазах и — о ужас! — собираются поступать в театральный, на конкурс чтецов. Перед ними было несколько очень достойных работ, — я волнуюсь, конечно...

Выходит Маша. И читает отрывок из «Завтра была война» — так, что глаз не оторвать, — абсолютно владея текстом, собой, зрителем, никуда не торопясь, свободно, точно. Я впервые ее такой вижу. Радуюсь, расслабляюсь. Уж за Мишу я не волнуюсь... Это же Миша! И действительно. Зал растаял, жюри хохочет в голос (Миша читает "Аристократку" Зощенко) и, приблизившись к кульминационному моменту, Миша вдруг забывает текст, совершенно теряется и уходит со сцены.

Такого с ним не было. Никогда. Опыт у Миши большой, что произошло — абсолютно непонятно. Я в растерянности, — но вдруг понимаю, что нельзя это так оставить. Нельзя сдаваться.

Бегу за кулисы.

— Миша, ты должен дочитать.

На Мише лица нет...

— Нет, Наталья Юрьевна, у них жесткий тайминг, они только что говорили.

Говорю с Мишей, объясняю, что нельзя сдаваться, он как-то приходит в себя. Бегу к организаторам, говорю с ними — и ура, ему разрешают дочитать в конце отделения. Снова возвращаюсь к Мише, мы придумываем, как он выйдет.

— Может быть начать так: «Я вам тут рассказывал про аристократку, — так я дорасскажу»!

— Миша, нет, нельзя извиняться! Говори в характере героя! Чем наглее, тем лучше...

С третьего раза поймал. Отработали.

Возвращаюсь в зал. Слушаю. Сильные работы, слабые работы, неизменно горящие глаза, вечное ожидание. Выходит Миша.

Все сделал. Жюри снова смеется. Аплодисменты. Победа. Над собой.

Что в этой истории где? Где жизнь, а где школа? Что здесь важнее —эмпатия, которой научилась Маша, — и которую она даёт почувствовать зрителю, — или мишина победа над собой, над собственной растерянностью и страхом?

Я не знаю.

Но знаю, что оба они научились, — пока отчасти — искусству театра, знаю, что в этот день произошло что-то очень важное для них обоих, — а значит, и для всех нас.

Если Вам понравился материал, Вы можете поделиться им в соцсетях, нажав на кнопки внизу
Made on
Tilda