Встреча блогерского клуба «И т.п. и т.д.» на тему «Необычные дети в театральной студии»
Мы в соцсетях
Татьяна Климова [психолог, эксперт Московского общественного центра школьной театральной педагогики]: Я рада Вам представить моего большого друга, уважаемую коллегу, Елену Валерьевну Лутковскую. Елена Лутковская - не только уникальный детский психолог, но еще и чуткая мама, заботливая подруга и удивительный творческий человек.

Наш алгоритм работы на сегодня следующий: желающие представляют свои истории, где они встречались с некоторыми детскими особенностями (конкретные кейсы), а затем мы просим прокомментировать их Елены как практикующего психолога.

Наталья Туровская [продюсер, директор сетевой театральной студии «Дети райка»] . Меня зовут Наталья Туровская, я- директор театральной студии «Дети райка». У нас довольно много площадок и, соответственно, много детей. Поэтому получается так, что статистически в нашей выборке разнообразных случаев больше. 11 лет я занимаюсь развитием студии, и вижу, что за это время структура общества очень сильно поменялась. И детей с разными особенностями стало реально много.

Сделаю небольшую ремарку. У нас процесс знакомства с ребенком и с родителем состоит из нескольких частей. Сначала они оставляют заявку, и мы проводим первичную беседу по телефону, для того, чтобы понять совпадаем мы или не совпадаем в понимании задач театральной студии. Раньше у нас были бесплатные пробные занятия, но несколько лет назад мы отказались от такой практики и ввели собеседования и прослушивания. В том числе для того, чтобы исключить очевидно выпадающие за рамки нормы случаи. Уже после собеседования ребенок приходит к нам на занятия, и мы с ним работаем. И тут для меня есть несколько проблем и вопросов. Первая - как интегрировать в работу группы ребенка с особенностями в случае, если его родители знают об этих особенностях и работают с этим? А вторая, вторая –как наладить продуктивные отношения с семьёй, когда родитель не признает, что у ребёнка есть проблемы, не вступает в контакт с педагогом, ну не старается помочь?

Я бы хотела рассказать про несколько случаев, которые немножко друг от друга отличаются, и задать вопросы.

Первая история: мама и дочь 14 лет. Мама знает о том, что у её дочери есть определенные особенности. И она об этом при первом контакте сообщила. Она не назвала диагноз, но сказала, что семья занимается с нейропсихологом. Когда я увидела девочку, а потом ее возраст в заполненной заявке, я поняла, что есть проблемы. И конечно нужен педагог, который хотя бы немного умеет с подобными ситуациями работать. Мы порекомендовали прийти в группу к Юлии Витковской, потому что, она имела опыт работы с разными сложными нетипичными детьми и работала в разных стрессовых ситуациях: дети в колониях, дети из неблагополучных семей и так далее. Ребенок пришел. Я вижу, что девочка ни с кем не вступает в визуальный контакт, не смотрит ни на кого. Но при этом через полгода Юлиных усилий я увидела, что появился определённый прогресс. Девочка начала здороваться, начала видеть, что есть какие-то люди в студии, кроме микроколлектива группы. Но тут проявилась организационная проблема. У Юли хорошая рабочая выездная группа, но эта девочка без родительского сопровождения выехать на фестиваль не может. А у мамы нет возможности ее в этих поездках сопровождать.

И спустя какое-то время эта семья ушла из студии, сказав, что девочка не двигается вперед, у нее нет значительных ролей и прочих признаков формального театрального успеха. Поэтому у мамы опускаются руки, и она не готова больше в это вкладываться.Мой вопрос состоит в том: как педагогу стоило бы выстраивать взаимодействие с родителями, как обсуждать какие-то цели, задачи, ожидания, с какой периодичностью это делать? Как контролировать ситуацию, чтобы в момент, когда стали видны результаты работы, не возникало обрыва?Как можно поддержать маму? Очень жаль, что такой уход фактически перечеркивает все, что было достигнуто, и с этим очень тяжело справиться.И группе, которая уже принимает этого ребенка,трудно как-то это объяснить. И педагогу, потратившему очень много усилий на то, чтобы все сложилось, очень тяжело.

Вторая история. Пришел ребенок на собеседование. Каких-то явных, нетипичных моментов ну мы не увидели. Педагоги сказали, может быть, девочке не стоит заниматься, потому что мы не видим сильной заинтересованности. Судя по всему, ей больше интересны индивидуальные виды творчества - скрапбукинг, квиллинг. Но мама настаивает. Пришла барышня на занятие и начала выдавать какие-то, совершенно неожиданные реакции, вести себя не соответственно возрасту. И это начало смущать других детей в группе. Группа 10-11 лет.Она задирала в классе юбку на голову, и делала другие вещи не по возрасту. А с учетом того, что группа разнополая, это всех начало очень смущать. Дети не знали, как с этим быть. И самое ужасное, что педагог не знал,что делать.И закончилось все тем, что педагог не смог работать с этой группой. Она попросила, чтобы вместо нее занятия вел кто-то другой. Со временем, со второго, третьего, четвертого занятия более-менее ситуация с этим поведением выправилась.

Педагог пытался поговорить мамой и сказать, какая на занятии произошла ситуация. Но мама начала отказываться от самой возможности такого поведения дочери, утверждать, что, такого не могло быть.Не случилось контакта. Мама в ярости начала звонить мне. Мы как-то сняли напряжение. А потом мы встретились в студии. Они пришли на занятие, и была наглядная ситуация. У нас небольшое фойе, там сидит администратор и все приходящие люди: дети и родители. И вот как только я зашла и поздоровалась с этой девочкой, началось тоже самое, что происходило на занятии. Громкие вопли, странный смех, не совсем адекватные жесты.И я маме сказала: «Вот смотрите - это как раз поведение, которое вызывает у педагога вопрос: как с этим работать?Норма ли это для вашего ребенка? Это её особенность? Или это что-то необычное? Она не может это контролировать? Или это временные проблемы воспитания?»Мы, естественно, обсуждали это тет-а-тет, выйдя на улицу. И ей не оставалось другого варианта, как эту ситуацию принять. Она сказала: «Так она ведет себя всегда в новом коллективе.Это ее реакция на стресс». Я старалась ей объяснить: «Поймите, если вы хотите, чтобы ребенок дальше занимался, нам без вашей помощи не обойтись, педагогу одному не справиться. Нам важно понимать,какую реакцию могут вызвать те или иные слова. Давайте вместе работать над этими особенностями, если вы хотите быть в студии». С тех пор ситуация сильно нормализовалось, по сравнению там с первым-вторым занятием. Но я же не всегда могу присутствовать. И поэтому вопрос: может ли быть какой-то более-менее универсальный набор подходов чтобы педагог мог с этим поработать?Есть ли какой-то набор адекватных инструментов, позволяющих более-менее комфортно выйти из таких ситуаций?Что педагогу нужно сделать, чтобы удержать ситуацию под контролем на занятии? На первых встречах такие вещи становятся решающими для всей группы. Тревожно, когда родители других детей становятся свидетелями происходящего. В результате мы потеряли в этой конкретной группе сразу после первого занятия трех детей.

Татьяна Климова: Дорогие друзья, вы услышали сейчас две истории, хотели бы вы что-то уточнить?

Анна Самодурова [ актриса театра и кино, педагог Студии Актёрского Мастерства @teas_artstudio] :Была ли возможность у педагога остаться наедине с ребенком после урока на 10 минут и объяснить правила игры?

Наталья Туровская: Нет, не было возможности, потому что, ребенка мгновенно забрали и даже родители не остались поговорить. И приводят ребенка за 10 минут до начала занятий.Хотя мы, естественно, стараемся такие вещи решать по горячим следам. Перед вторым занятием педагог вместе с художественным руководителем за полчаса до начала урока разбирались, что можно сделать в этой ситуации. Педагог советовался с более опытным товарищем.

Анна Самодурова: А была возможность позвонить и сказать: «Есть просьба прийти на 15-20 минут пораньше?»

Наталья Туровская: Наверное, да, но мы так не сделали.

Анна Самодурова: Сколько всего детей в группе?

Наталья Туровская: Это очень маленькая группа - 5 человек.

Анна Самодурова: А кто проводит собеседование?

Наталья Туровская: Собеседование проводят педагоги студии. Иногда несколько педагогов смотрят группу детей. Мы знаем особенности каждого из педагогов и предполагаем, какие дети ему могут подойти. Бывает и такое, что педагог отсутствует, когда мы делаем распределение ему в группу.

Анна Самодурова: Хочу уточнить. Вывод о том, что педагог не справился,Вы сделали после первого занятия? Или была серия занятий, после чего он сказал: «Я не справляюсь, поменяйте меня»?

Наталья Туровская.Педагог сказал это после нескольких занятий. Мы естественно анализировали эту ситуацию. Я педагога«держала на ручках», «гладила по голове». Мы пытались как-то с этим работать не только в плане утешения, но и разбора: какие шаги конкретно можно предпринимать. Да и мой разговор с мамой состоялся до того, как педагог сказал: «Я не могу с этим работать». Но это не значит, что плохой педагог.Я с уважением отношусь к таким решениям, потому что мне важно ресурсное состояние педагога.

Анна Самодурова: А ребенку хотелось заниматься?

Наталья Туровская: Да, она хочет заниматься. Она и занимается.

Анна Самодурова: А вот ситуация, когда сразу ушло 3 клиента. Вы уверены, что причина в поведении девочки, и в том, что педагог не справился? Может для них платить дорого? Или что-то иное послужило причиной?

Наталья Туровская: Нет, здесь я могу сделать совершенно однозначный вывод. Потому что у меня есть накопленная статистика по каждому педагогу. Кроме того,история выстраивания взаимоотношений с клиентами. Когда я говорю о том, что уход клиента стал последствием конкретной ситуации, я уже все проанализировала и взвесила. Это не эмоциональная оценка.

Анна Самодурова: А у вас родители присутствуют на уроках?

Наталья Туровская.Нет, родители на уроках не присутствуют. Но есть площадки, которые не очень хорошо изолированы. В частности, зоны ожидания для родителей как таковой нет. И родители приходят за 5- 10 минут до конца занятия и многое слышат, и что-то видят.

Татьяна Климова: Спасибо большое. Я думаю, что на уровне первого прояснения уже достаточно. Мы пришли сюда из разных организаций, с разным опытом, поэтому ничего удивительного, если чей-то опыт отличается.

У нас еще будут представлены следующие кейсы,которые может быть будут ближе к вашему опыту. И все-таки попытаемся к этой ситуации как-то отнестись, представить, есть ли что-то похожее у вас?Есть ли какие-то идеи, что бы вы здесь могли предложить, добавить, может быть, действительно,поделиться какими-то похожими ситуациями, своими наработками какими-то, инструментами?

Анна Самодурова: Мне очень важно быть наедине с ребенком хотя бы 5 минут, если есть какая-то сложность. Потому что любое странное поведение может реально быть реакцией на стресс. А отклонения могут быть разной степени тяжести. Тот же самый аутизма может быть в очень тяжёлой форме, а может быть в лёгкой, когда ребенок идет на контакт. Важно 15 минут пообщаться в игровой форме, без осуждения выяснить у ребенка, что случилось. Может быть, это желание привлечь внимание. Когда я понимаю, что задача ребёнка - привлечь внимание, я говорю: «Ok, давай мы сейчас 50 минут позанимаемся по нашим правилам, а потом мы 2 минуты подарим тебе». Важно найти компромиссы. Обычно для нормализации ситуации нужно 2-3 встречи, если ребенок понимает правила игры. Но, к сожалению, эти правила не всегда в студиях обговариваются. Для ребенка любой новый коллектив- это стресс.

Татьяна Климова: Спасибо, зафиксируем один из способов разрешения подобных ситуаций - дополнительное индивидуальное время на установление контакта и на обговаривание каких-то особых правил, которые в этом конкретном случае важны.

Александра Никитина [театровед, театральный критик, кандидат искусствоведения, сотрудник ЛСКОП ИСП МГПУ] .Я давно не работаю в малышовых группах, и мой опыт очень старый Дети, конечно, за это время очень сильно изменились. Но 15 лет назад, когда я работала в студиях, у меня было подряд 3 очень похожих мальчика в разных местах и разных возрастных группах: 6 лет, 11 и 15. И их всегда штормило. Они не могли участвовать в общей игре, не могли оставаться на одном месте. При этом они были очень позитивные. У них всегда было хорошее настроение,и они были положительно настроены по отношению к занятиям. И в какой-то момент я поняла, что им страшно не хватает тактильного контакта. Если ты подходишь, и кладёшь руку на плечо или на макушку, то на некоторое время наступает «тишь да гладь и божья благодать». Правда, я не знаю, как это совместить с нынешним законодательством, которое запрещает любые тактильные контакты учителя и ученика.

Лора Мкакмак [кандидат педагогических наук, преподаватель литературы, художественный руководитель театра-студии «MINIMA»] : Эта история созвучна с моими совершенно спонтанными представлениями о том, как надо ладить с детьми. Я сразу начну с того, что у нас студия бесплатная. Это обычная школа с английским уклоном. И дети приходят всякие, с разными судьбами, в том числе и аутисты (частично). У меня был такой мальчик-мотор.Идёт занятие,и появляется какой-то мальчик: «А можно я с вами?» Я говорю: «Да, пожалуйста». Когда у нас появляется новенький, мы все сразу садимся в круг и начинаем знакомиться. Начинаем разговаривать кто про что хочет, но через картинки, через какую-то пластику, через жесты. И каждый показывает себя. И все говорят пришедшему: «браво»! И потом мы говорим, что у нас дебют. Мы все встаем, он кланяется, и мы аплодируем. С этого все начинается. То есть, в какой бы фазе занятия ни появился человек, в какой бы фазе ни была репетиция, этот ритуал обязательно должен состояться. А новенькие появляются очень часто, они как грибы растут, не знаю откуда они берутся. И всегда повторяется этот ритуал. Мы договариваемся.

Ну договорились- это одна история. А что потом? Возвращаюсь к мальчику … Ему было очень приятно, но его хватило минут на 5-7. А потом он начал носиться «по потолку». А у меня такое святое правило, еще от бабушки: когда ты бесишься- молчи. Я молчу и занимаюсь с детьми, а он носится. И – вжик - под рояль. А я как раз интересное задание дала, которое все любят. И все кричат: «Ура!»Он выползает. Я говорю: «Стоять! Тебя туда под рояль я посадила? Ты понимаешь, я не могу пойти против тебя. Я уважаю твое решение, твой выбор –сидеть под роялем». И он посидел, посидел, но это же ужасно - мы все давно в этюде, а он один. Выползает:

- А можно поговорить?

- Да, конечно, всегда.

- А давайте договариваться.

- Знаешь, я про это тоже тебе говорила: давай, давай, договариваться.

- Простите меня пожалуйста, я больше так не буду.

- Нет, - говорю я. -Почему ты меня-то просишь тебя простить? Мы работаем, как и работали, нам было в кайф, нам было очень интересно друг с другом. Почему ты у меня просишь прощение?

- А у кого? – удивился мальчик.

- А ты, - говорю, - думай. Надумаешь, скажешь.

А он смышленый такой.

- Так это же я виноват сам перед собой, что я не играл.

- Ну, значит, у кого ты должен прощение просить?

– А что, у себя?

- Выходит да, - говорю. - Мы будем дальше договариваться?

- Будем.

Его периодически срывает. Мы вводим правило двух замечаний, и другие фишки. Но это обычный случай моторного ребенка (СДВГ – синдром дефицита внимания и гиперактивность).

У меня много таких ребят есть в команде. Нужно их постоянно мобилизовывать на что-нибудь полезное: а давай, пока все работают, ты мне вот это, вот это и вот это сделаешь. А давай, ты мне поможешь решить вот эту задачу - я не могу, я здесь ничего не понимаю. Включать их и переключать, тогда всё складывается.

А бывают другие ситуации, когда за таким поведением ребенка стоит жуткая боль. Тогда мне очень интересно, что нужно включать кроме интуиции?Бывает, что хочется отгородить такого ребенка от родителей. Был у меня в студии такой мальчик(он сейчас работает в серьезнейшей программе). Он задирал юбки девчонкам и заглядывал в туалет. И когда чувствуешь какую-то патологию поведения, то начинаешь думать: а что в семье? Но, я же не врач, не психолог. Откуда патология, как с этим управляться, что делать?Мальчик в глаза очень трудно смотрит, но если смотрит, то как-то становится не по себе. Ходил-ходил,и вдруг перестал ходить. Звоню маме: «Здравствуйте, скажите пожалуйста, почему N нет?У меня на выходе спектакль, почему ребёнок не пришёл на репетицию?»

- Он наказан.

- В смысле?

- Он наказан. Он не будет посещать театральную студию, потому что, у него двойка по математике.

- Скажите пожалуйста, - говорю я, - а литературу он любит?

- Да, он любит читать, он любит историю.

- А давайте Вы запретите ему ходить на историю или литературу, потому что, у него двойка по математике.

Ну, такое временное онемение. Потом я, конечно, норов-то свой спрятала и говорю: «Вы меня простите. Ну, вот вы понимаете, какая история. Давайте не наказывать, лишая чего-то, а давайте наказывать, объясняя, что может быть. Давайте договариваться».

И оказывается там такая история. Мать вышла замуж за человека, который на 12 или 13 лет младше ее.Я не осуждаю. Я просто к тому говорю, что она очень занята взаимоотношениями с партнером. И у нее есть установка: я - хорошая мать, мне не все равно, что с сыном. Значит, надо контролировать - туда не пустить, этого лишить. А по факту оказывается, что ребёнок ей мешает. И что мне делать? Я буду беречь мальчика от мамы… Потом мы с ней встречались. Я ей много хороших слов сказала про нее, какая она заботливая. Я лицемерничала. Я понимаю, что это манипулирование в чистом виде. И никто не знает, и не ответит на этот вопрос: имеем мы право манипулировать или нет? Вот в данном случае, может быть, я не имею права, но я буду.

Потом я стала ей говорить хорошие слова про сына. А он удивительный. Когда мы делали спектакль «Взгляни на звезды», он в этом спектакле участвовал. И я стихи принесла Пушкина, Вяземского, Баратынского, - кто что выберет. Он такие чистые вещи взял! И он их сходу выучил.То есть нерв в ребенке есть. Он интересный, он яркий, он точный. Он странный, но это же не порок.

Анна Самодурова: Я хочу сказать по поводу родителей. Я очень много работаю с расстановками по Хеллингеру [Метод системных расстановок – помогающая практика, введенная в широкое обращение немецким философом, богословом, психотерапевтом, духовным учителем Бертом Хеллингером (р. 1925)] , и запустила взрослый курс. Я понимаю, что родовые сценарии очень сильно влияют на человека. У меня два года занимался мальчик, у которого мама была на взрослом курсе. Когда летом была съемка фильма, этот мальчик был в главной роли, и мама в какой-то момент, на третий день стала работать хлопушкой. И вот, работая в команде, она говорит: «Анна, я сына не узнаю! Прям мужчина! Я к вам еще раз приду, можно?». И тут я поняла, что мое дело- просто делать то, что я могу и во что верю. Конечно, мне хочется в идеале Центр, где есть и взрослые, чтобы их тоже прорабатывать. Но, я поняла, что мама сможет прийти только тогда, когда она реально включилась в процесс создания. И в сыне ее, в процессе такой работы в его 8 лет вдруг такая мужская энергия проснулась! Но до этого прошло 2 года. Наверное,важно иногда выдохнуть, и ждать момента. Но если педагог заходит к детям как в клетку, боится этих детей, то, наверное,у него не получится.

Татьяна Климова: Спасибо большое всем представившим свои случаи.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Татьяна Климова: Одна из рассказанных у нас историй была про то, как «отделить» и «проконтролировать» родительское внимание – а это уже новая проблема и новый сюжет.

Надежда Горелова [актриса, педагог студии «Дети райка»] :Тема пошла в сторону того вопроса, с которым я шла сюда. У меня есть один гиперактивный мальчик. Это - мой ужас на площадке! Он занимается второй год. Я не психолог, но читала специальную литературу, например, Юлию Гиппенрейтер [профессор факультета психологии МГУ, психолог-консультант, автор ряда книг по детскому развитию]. Я постоянно общалась с родителями и всегда отмечала успехи этого мальчика, поскольку вижу, что у ребенка очень устойчивый интерес. Когда я задаю вопросы в кругу, он отвечает, очень хорошо реагирует. Но он абсолютно не может работать долго собрано в команде. Когда он ко мне пришел, ему было 7 лет.Тогда я брала его на ручки, гладила, и на некоторое время это помогало.Я всегда придумывала какие-то новые способы: смотри, ты сегодня 5 минут сидишь спокойно. И я говорю, что это было круто. А у нас занятия идут 2 часа! Если сегодня было 5 минут, значит, завтра надо уже 10 минут, а потом 15. Но, все равно есть моменты, когда надо всем собраться и быть вместе со всеми. В первый год нас спас спектакль, потому что я нашла материал, в котором мальчик играл самого себя.Он был тем, который все ломает, и на которого все злятся. Я ему говорила: «Ты же видишь, дети не хотят с тобой заниматься». А детям всегда говорила: «Какой он хороший. Да он вообще классный парень. Просто давайте ему поможем». В начале второго года я надеялась, что он уже вырос, ему же уже 8 лет, второй класс. Но он ко всему прочему еще очень самолюбивый, и дальше он вдруг начал драться с девочками.

У меня вопрос: что делать, когда ощущаю, что он входит в такое состояние, когда он меня не видит? У него становятся замутненные глаза. Он просто запаковывается, вот у меня вопрос такой: что делать в этот момент?

Я в таких случаях держала его и говорила: «Ребята, N очень талантливый, давайте немножко все потерпим». Но и мои ресурсы не безграничны. Я тоже бываю в разном состоянии. И еще, есть время выпуска спектакля. В первый год он вышел на сцену и прекрасно сыграл. Он занял одно из призовых мест в конкурсе чтецов. Для меня вопрос даже не столько в моих ресурсах, а в детях, которые его не принимают, которые не хотят с ним делать этюды, потому что, он все портит. Они постоянно об этом говорят: «О, хорошо, что он не пришел!»/ Он развивается, но группе очень тяжело.

Мне, конечно, помогают родители. Очень хорошие родители. Но с психологической точки зрения они им не занимаются. Мне кажется, что надо родителям что-то порекомендовать. Нужна помощь.

Лора Мкакмак: У меня была девочка, которая до 9 лет себя не помнила. Сейчас она уже во взрослой студии. У неё была гиперактивность. Ее запихнули в детскую психушку, посадили на транквилизаторы. Ни одной фотографии ребенка до 9 лет вообще нет. Потом отец развелся с матерью, женился на другой женщине, и девочка попала в дом к отцу и мачехе. Она сменила 6 школ перед тем, как попасть к нам. Она пришла в 7 классе. И наш директор, Антон Григорьевич, привел её ко мне в актовый зал и сказал: «Делай с ней что хочешь, но занимайся». Вот это был кошмар. Вот это был ужас. И мы выживали вместе с командой. Но, все-таки ребята взрослые и уже, занимались по 5-му и 6-му году. И мы понимали, что это, действительно, проблемы серьезные со здоровьем. Бывало такое, что она вдруг исчезала, находясь в актовом зале. Мы искали её часами.Потом бывало, что она сидела выла. В некоторые моменты она была волком, и она бегала на четвереньках все время: «Я - волк, я – волк».

Мы по-разному действовали в этой ситуации. Мы тоже бегали волками, потом мы вообще переставали обращать внимание, потом мы начинали играть в стаи и так далее. Но у меня, понимаете, единственная установка- не потерять ребенка. Бывает, что решения находятся спонтанно, интуитивно, ситуативно, за счет каких-то внутренних резервов, которых уже практически простонет. Тогда приходишь домой, и отрываешься на посуде.

Григорий Перель [актёр, руководитель школьной театральной студии] : У меня совершенно противоположная, отличающаяся история. У меня культ спектакля, который мы делаем. И все, что делается, делается на пользу спектаклю. И ты крут, прекрасен ровно настолько, насколько ты в этом полезен. Пусть у тебя там небольшая роль, но это все понимают, это все чувствуют. Если ты не полезен, то, я думаю, что театральная студия - это не коррекционная педагогика. Мы занимаемся театром. Если человек разрушает то, что мы создаем, - какая разница из-за чего? У меня кроме него еще много других, и мы делаем спектакль, и спектакль- это главное.

Анна Филиппова [Искусствовед-культуролог, преподаватель истории, обществознания, мировой художественной культуры. Лауреат конкурса "Учитель года Москвы". Руководитель театральной студии "Феникс"] ": У нас тоже встречались, конечно, разные дети и иногда, дети специальные, дети с особенностями. Бывает такое, что группа не готова принять этого человека со всем его оркестром. А бывает, что группа такая смиренная, всё делает для того, чтобы он встроился, и он встраивается. И это не ломает общую игру. И, например, через 5 лет все действительно становится очень круто. Ребёнок выпустился, он, например, дизайнер. А бывает, что нет, потому что, группа другая, дети другие: не идет, и все. У меня был такой момент, когда тоже хотелось спасти каждого. И когда вдруг у одного участника группы, где был такой трудный ребёнок, начался невроз, я призадумалась. А тот, у которого нервы сдали, из тех, что любую задачу на себя возьмет, любое бремя. И нам казалось, что он справляется. А он не справлялся. И мы это не увидели. В какой-то момент мама сказала: «У N какая-то аллергия, он плохо дышит. Но, он очень хочет прийти». И тут вдруг мы схватились за голову. С тех пор мы перестали приносить в жертву всю группу ради вот такой истории, потому что, не всегда мы можем помочь. Я поняла, что нам иногда не хватает инструментов. Если очень высокая мотивация у ребенка, и он хочет заниматься, и готов в общем как-то сам над собой работать, мы будем стараться. У нас в группах нет 7-летних, у нас с 10-и лет. А в 10 - уже можно разговаривать: «Да, я понимаю, что тебе тяжело, но смотри, у нас вот такая история…».

Надежда Горелова: Мальчик, про которого я говорила, очень хочет ходить. Мы тоже пытаемся договариваться. Мы вначале держимся за руки, говорим, друг на друга смотрим: «Вы готовы начать?Все готовы? – Да». В этом году я позвонила родителям, и сказала, что мальчика нужно забрать. И ему сказала: «Иди домой, отдыхай, ты не готов заниматься». И вот после этого мне родители сказали: «Вы знаете, он ужасно боится, что мы перестанем его водить в студию. Для него это очень важно».

Анна Филиппова: И есть вопрос, который меня очень волнует. И он к вам. Мне прежде казалось, что театр - для всех полезно и здорово, для всех терапевтично. Мы вкладываем столько позитивных примеров. И вдруг я захожу к психологу по своим школьным делам.Мы разговариваем, и она говорит: «Что у тебя с театром?». Я говорю: «Да ничего. Но вот у нас там есть такой персонаж…», - и начинаю рассказывать: там СДВГ, и всё такое прочее. Она говорит: «Ты с ума что ли сошла? Ему сейчас вообще нельзя никакого театра. У него и так демонстративное поведение. Ты понимаешь, что тем, что ты его сейчас удерживаешь, ты ему мешаешь?». И я думаю: «Ничего себе!»Это говорит специалист, который мне очень помог со многими сложными детьми. Я ей доверяю. Я спрашиваю: «А что тогда ему показано?». Она говорит: «Спорт. Нет демонстрации, но есть выплеск энергии, есть рамки, границы, почва под ногами. У тебя столько свободы, игра, возможность все время демонстрировать, демонстрировать, демонстрировать. А ему сейчас нужно другое. Или, например, «Лего», - там не надо никого вокруг. Сейчас он должен прожить эту интровертность». И вот я теперь как-то стала интересоваться: а вообще может быть нам правда нужно на пороге как-то с психологом консультироваться?

Алексей Иващенко [актёр, педагог театра-студии «Академия ХМ!»] : Я хочу поделиться опытом, как решили у нас в студии ситуацию с СДВГ-ешниками. У нас есть подготовительная группа. Есть группы действующие, с которыми делают спектакли. Это 10- 12 летние и подростки. А есть подготовительная. Туда приходят дети разных возрастов, но в основе своей это 8- 10 лет. И так получается, что у нас некоторые дети занимаются в подготовительной группе уже по нескольку лет. Мы ставим с ними маленькие спектакли в конце полугодия. Но мы не можем их перевести дальше, потому что, они еще не готовы. В прошлом году руководители нашей студии Максим Змиевский и Ирина Есина решили отдать всех этих детей мне.И, действительно, зачем они баламутят всех детей?Они всех детей просто сносят. Они сносят и педагогов. Один ребенок в группе из 10 человек; он сносит всех: он есть - и нет занятия!Соединим их в одну группу, посмотрим, что будет. И я скажу, что это принесло свои плоды, потому что, терзать друг друга им становится не интересно. Мы собрали эту группу с сентября.Я с ними занимаюсь вот уже полтора месяца. Сначала это был дикий трэш. Их там трое, плюс к этому у меня туда еще пришла такая милая [девочка], ее по времени некуда было больше отправить. Это такая феечка. А там маленькая аудитория, и там летают эти снаряды. А она юбочку свою вот так вот держит. Но она как-то с ними прижилась. И в какой-то момент я понял, что это круто, когда таких детей собирают в одну группу, потому что их тогда легче привести к общему знаменателю. Иначе мы все занятие тратим на то, чтобы успокоить этого ребенка. И я уже ничего не успеваю слепить, естественно. В декабре мы должны с этой бандой выпускать маленький спектакль. И я уже с ними успел поставить один. То есть, это было для меня удивительно, что они собрались в какой-то момент.

По девочке-феечке видно иногда, что ей сложновато: непросто этому цветочку раскрыться среди саранчи. И тем не менее они учатся вместе существовать.

Лора Макмак: Я не выбираю детей, я просто считаю, что нельзя их выбирать, отбирать и сортировать, коррекция, не коррекция. У меня нет возможности выбирать родителей, потому что, у меня «общепит». Общеобразовательная школа, совершенно обычная. И они все наваливаются. Есть Мальвины свои, но там же и Карабасов Барабасов полно. Они двоечники очень многие. Причем, просто махровые двоечники. А мозги у них интересные. На уроках они плохие, их выгоняют. И родителям они тоже не очень нужны порой. Поэтому у меня позиция - не потерять ребенка. При этом общая задача для всех- это выдать спектакль. Но, как мы делаем?Какой путь к спектаклю мы выбираем?

Я апеллирую к Николаю Евреинову [Николай Николаевич Евре́инов — русский и французский режиссёр, драматург, теоретик и преобразователь театра, историк театрального искусства, философ и актёр, музыкант, художник и психолог. Автор множества текстов, в том числе книги «Театр для себя», раскрывающей учение об «инстинкте театральности»] , к его инстинкту театральности, который заложен в нас во всех. А в них особенно. Вот вдруг у нас вот получилась, допустим такая работа «Она помнит солнце». Это «Лето в один день» Бредбери, а мы сделали микс с Имантом Зиедонисом. Развернули историю цвета из «Цветной сказки». И понимаете, что получилось? Героиня Бредбери Марго не принимает серых: серый день, серый дождь. А у Зиедониса есть такая цветная миниатюра «Я-серый, что делает меня ярким». И таким образом получилось, что серый- это хорошо, в нем тоже яркий. Это надо увидеть. И яркое не всегда плохо. Оно может стать серым, если поставить ограничитель. И ребята с огромным азартом всё это делали, потому что, буллинг есть в каждом классе. Марго играла девчонка, которую избивали в классе, и она отыграла себя. Я говорю о том, что спектакль дорог каждому ребенку, тем, что он отыгрывает в нем свое, он отыгрывает себя. Я в работе иду от ребенка, от его природы, от его чуйки. В итоге - это не профессиональный театр, это театр детский и для детей.

Татьяна Климова: Я думаю, что здесь можно поставить многоточие и услышать первые комментарии.
Елена Лутковская: Я хочу сказать, что с вами так интересно, что я не уверена, что вам нужны психологи. Мне кажется, что мы все тут испортим. Из всего этого может получиться прекрасное занятие. Мне бы хотелось привести сюда педагогов и психологов.Из этого точно можно поставить спектакль, потому что, это все уже какие-то готовые монологи. Это просто надо скомпоновать - и все. Но все-таки, раз уж я тут, то я попробую быть полезной, и вспомнить с чего мы начали.

Но сначала пару слов о том, из какого опыта я говорю. Я была руководителем психологической службы детских домов. И мне нужно было разобраться быстро, что делать с детьми, когда их привозят, и у них есть разный опыт: и социальный, и медицинский. И нужно быстро сориентироваться в новой ситуации, а нам нужно им в этом помочь.

Нынче я работаю в совсем благополучной среде. Контрастной. Я работаю в частной школе. Но все проблемы, с которыми мы сталкивались в детском доме, здесь тоже, оказывается, присутствуют.

Первое, что я хочу сказать: везде количество не нормотипичных детей растет. И я думаю, что все, кто работают давно, видят и понимают это. Не будем сейчас вдаваться в поиск причин, но суть в том, что норма становится скорее удивительным явлением. Почти исключением.

Эта тенденция вызывает педагогический вопрос. А именно: какую задачу мы решаем?Это вопрос и к организациям, и лично к педагогу. Но прежде всего - к организациям. Очень важно, чтобы организация для себя на этот вопрос ответила: вместе с педагогами или без педагогов, только силами администрации или методического совета. Потому, что это важный вопрос, от него дальше все зависит.

Периодически меня нанимают для работы в гимназии, по договору, за деньги. Они обращаются ко мне в отчаянии, для того, чтобы я приехала и спасла. На самом деле я понимаю, что их тайная задача- сделать так, чтобы я «починила» ребенка. Потому, что они не готовы работать с названной выше тенденцией. Они хотят, чтобы я спасла их от наплывающего на них мира, с этими чуднЫми родителями, со странными детьми.

И медицинские проблемы- не единственные, которые у нас есть. Что-то происходит с детьми и поведенчески, и социально, и на уровне семей. Условно говоря, норма расплывается. И к этому можно относиться как к интересной творческой педагогической задаче. А можно диагностировать и выбирать нормотипичных. Не важно, как мы будем к этому относиться, но главное- как только у нас появляются внятные отношения, это облегчает всем жизнь.

Я записала, что у Вас был запрос про универсальный набор подходов. Так вот, первый универсальный подход: первое, что мы делаем, - договариваемся,как мы поступаем с не нормотипичными детьми, - берем ли мы их, и в каком случае мы их берем. И сразу педагогам становится легче, как только мы принимаем какое-то решение и его сообщаем. Потому, что если мы, руководство, этого не сделаем, то тогда это решение падает на плечи педагога, становится его личной ответственностью. И он начинает думать, советоваться со своими знакомыми: полезно ли это ребенку; какую задачу я решаю; имею ли я право эту задачу решать; что мне делать; справился я или не справился. И тогда его проблемой становится то, что ребёнка мама забрала, а мы полгода трудились. Когда это всё падает на него лично,то повышает его тревогу. И это немножко обесценивает его труд. А если мы изначально понимаем, что мы берем такого ребёнка и оказываем поддержку, то если он полгода продержался, может быть, это хороший результат. Может быть, с таким пониманием педагогу будет легче. Фиксируем: первое, что мы делаем- это мы договариваемся на тему того, берем ли мы разных детей, в каком случае берем, и какие задачи перед собой ставим.

Второе, что могу сказать из моей практики: помогает, если мы немножко как-то алгоритмизируем всю сложность, с которой мы имеем дело. Хотя всю, наверное,не получится. Но алгоритм облегчает способ, как об этом думать. Это, действительно, какой-то набор входных инструментов. И, прежде всего,действительно, необходим личный контакт. Возможность понять, что у нас есть, как ребенок себя ведет. И в тех организациях, где я работаю, действительно, помогает понимание, знают ли родители о том, что у ребёнка есть особенности, и готовы ли они об этих особенностях говорить. Это просто разные случаи. И тогда дальше встаёт вопрос обучения педагогов.

Вот примеры из того, с чем я сталкивалась, например, работая с детскими садами. Классика жанра. Платный сад.Что делать в ситуации, когда пришел ребенок, разнес всю группу, родители в шоке, группа в шоке, администратор в шоке?Они вызывают меня, чтобы узнать, что делать с не нормой. При этом выясняется, что педагоги берут на себя тяжкую обязанность сообщить родителям, что у их ребенка диагноз. И я понимаю, что эта задача нерешаемая. Как коммуницировать воспитателю с родителем на такую тему? Чем он для этого оснащён? А они очень стараются. И понятно, что чем лучше они стараются, тем хуже у них получается. Это очень сложный, кстати,вопрос -как на поведенческом языке поговорить с родителями о том, что у нас что-то происходит. Это требует большой компетенции. Я профессионал, и я очень серьёзно готовлюсь к такому разговору. Я думаю, как его обставить, где его провести, как об этом сказать. И мне нужно покоммуницировать с родителями и ребёнком, прежде, чем я на такой разговор решусь.Мне нужно посмотреть на ребенка в группе, и нужно посмотреть его лично.То есть у меня есть два диагностических инструмента: как он ведет себя в группе и как он ведет себя со мной. Понимает ли он, о чем я говорю?Выходит ли на контакт со мной?Понимает ли он, что у нас с ним есть проблема, и как он на это реагирует?Для меня это достаточно диагностические признаки, чтобы я понимала, что какой-то первый разговор с родителями может состояться.

Еще очень хорошо, если в организации есть какие-то алгоритмы, определяющие, как мы этот разговор проводим. Важно, чтобы это не было частной инициативой отдельного педагога или отдельного администратора. Вот, например, у Вас, Наталья в студии «Дети райка» несколько отделений. Когда есть организация, то проще всего такие случаи выделить, и решить, что мы делаем, когда с ними сталкиваемся.

Хорошо, когда разговор проводится не по телефону. То есть, мы звоним и говорим: «Слушайте, а Вы не могли бы чуть пораньше подойти». И важно сказать это так, чтобы никого не пугать. И совсем хорошо, когда представители организации проводят такой разговор вдвоем:например, администратор и педагог. Мы, например, на сложные случаи всегда вдвоем выезжаем. Один – «плохой полицейский», другой – «хороший полицейский». Кто-то будет «наезжать», кто-то утешать. Кто-то скажет прямо, а второй скажет: «Ой, нет, нет, зачем ты так». Ну, то есть, вы разыграете партию, это не мне вас учить. У вас, театральных педагогов, этих наборов явно больше даже, чем у нас, психологов.

Итак, разговариваем вдвоем и на каком-то поведенческом языке. Мы описываем, что было. И мы не делаем никаких предположений о том, почему бы это взялось. Это сложно, это навык. Этому можно учить педагогов. Мы проводим разговор и выясняем: понимают ли родители. Нам, строго говоря, даже не важно - диагноз ли это. У нас не медико-коррекционное учреждение. Важно главное - знают ли родители?Для меня важно: знают ли родители про проблемы, и чего они с этими проблемами делают. Потому, что опыт показывает, что если родители знают про проблемы и чего-то с ними делают, и мы будем сообща что-то делать, то даже при больших проблемах через несколько лет можно прийти к очень хорошим результатам.

А если проблемы даже небольшие, но родитель говорит: «я не я, лошадь не моя, никогда такого не было, вообще я не понимаю, о чем вы говорите», - мой прогноз ухудшается. И это не значит, что мы с таким ребенком не будем работать. Это дальше это зависит от организации. Мы садимся и думаем: есть ли у нас ресурсы?Например, мы – подвижники, и мы считаем, что мы должны работать с каждым, и тогда это один вопрос. Я тогда понимаю, что я меньше ожиданий к себе буду предъявлять, буду меньше ожиданий испытывать по отношению к ребенку. Я же понимаю, что родительской поддержки нет.

У нас есть набор каких-то приёмов, это называется в психологии «диспетчерская помощь». Если родители знают, и уже что-то делают, мы выясняем, чего они делают.И у нас есть набор адресов, куда мы можем направить.

Очень важно, что я поняла из опыта, что даже если родители знают про проблемы,и, если проблемы велики, родитель имеет право идти в своем темпе, работать со своими ожиданиями. Ну, например: мальчик с синдромом Дауна. Мама его учит в школе.У нас есть специальный ресурсный класс.Мы понимаем, что мы делаем. Но при этом мама периодически на экскурсиях, проезжая мимо здания МГУ говорит мальчику: «Ты будешь там учиться». Мы с мамой работаем несколько лет, из всего этого я понимаю, то у мамы периодически случаются разные кризисы. Я понимаю, что есть нормативные кризисы: обычно это приход в школу, подростковый возраст, в вашем случае выпуск спектакля.Это всё - нормативный кризис. Такого бывает много. В случае со спектаклем нормативный кризис, когда приходит мама и говорит: «Что он эти два слова полгода учил? И это все, чего мы достигли?» И она сидит и плачет. И дальше это ее право решить, готова ли она дальше вкладываться в этом направлении, или нет. И я не буду считать, что мы не справились. Если мама через несколько лет заберет этого ребенка, устроив дикую истерику, по поводу того, что не смогли подготовить ребёнка в МГУ, и что, если вот так, она пойдет в другое место, я не буду считать это провалом. И я помогу это пережить педагогам.Я не буду считать, что мы не справились. Если через полгода девочка, которая не могла смотреть в глаза, стала смотреть в глаза - это замечательный результат. Мы просто изначально будем по-другому строить свои ожидания.

И тогда организационный вопрос звучит иначе: как поддержать педагога, чтобы, когда мама ему в лицо кинет свои претензии, он был готов и устойчив? Хотя есть отдельные штуки, которые могут помочь и маме пережить происходящее. Если мы эти полгода с мамой собирались и немножко сверяли компас, то есть, есть надежда, что через пол года она бы там не так отреагировала. Хотя в нашем опыте есть и другое, мы несколько лет работаем, а мама все равно мечтает про МГУ. Но это же её мысли, её страдания. И кто я такая, чтобы прийти к ней и сказать: «Забудьте об этом». Она двигается в своем темпе, в своей трагедии, и я не могу ей что-то предписать. Но то, что мы можем сделать в организации- это создать определенную атмосферу, которая поможет справляться с этим. Это важно. Необходимо научиться по-другому на это смотреть.

Если мы работаем со сложными случаями, то там еще есть ряд сложных профессиональных вопросов: как мы коммуницируем с нормотипичными детьми из группы, с их родителями. Мы же помним, что и у них есть родители.

Наталья Туровская: Это очень, очень важно. Извините, что перебиваю.Потому, что есть случаи, когда дети могут принять, а родители – нет. Один из еще множества случаев, свеженький. Маленькая группа у хорошего педагога, мама сразу сказала, что у ребенка есть особенности. Была авария, ребёнок сейчас реабилитируется. Не агрессивный, контактный ребенок, все она слышит, видит, с группой взаимодействует. Другим детям с ней нормально. Но родители, которые приходят забирать своих детей, видят, что с этой девочкой что-то внешне не так. И они говорят: «Мы не будем заниматься. Мой ребенок не хочет заниматься в группе с этой девочкой, потому что, она какая-то с отклонениями».

Елена Лутковская: Да, я понимаю, о чем вы говорите. Мы тоже сталкивались с этим, что в православной школе родители говорят: «Наберут уродов, а потом ребенок должен с ними учиться».И я понимаю, что у человека есть спонтанная реакция, и он ее не оттормаживает, и он вообще не понимает, как это звучит. И я понимаю, что он тоже может двигаться в своем темпе. И мы можем только поддерживать каждого, создавать условия,при которых каждому будет легче справляться со своими проблемами. Разное бывает в жизни.

Вопрос: как мне создать условия для того, чтобы ситуация как-то продвигалась? При всем богатстве выбора я знаю, что в жизни работает простая схема. Это когда мы сели кружочком и что-то обсудили. Я думаю, что ну это помогает всем. И нам- педагогам, и детям, и разным родителям. Это работает, когда нужно создать какие-то поддерживающие механизмы, то как мы можем повысит вероятность, что родитель поймет, что мы делаем, то что есть, и чего он может пока понять. У нас в данном случае с вами неплохая история: родители знают, что у них есть проблемы, они помнят, что они попали в аварию, им не отшибло память, они понимают, что у ребенка есть особенности, и они заранее об этом сказали. И мы сами визуально тоже видим. Что мы можем делать? Мы можем ждать пока другие родители испугаются и уйдут. Бывает, что просто родители боятся. Они же не знают, чего ожидать.Вдруг стулом кинет. Мало ли какие у них ожидания?Но мы можем не ждать, пока у них эти страхи разовьются, можем это как-то с ними обсудить. Тогда вопрос: как создать эту ситуацию, чтобы мы могли обсудить?Нужно ли их вместе собирать?Нужно ли их отдельно достать? Как-то договориться с ними?Но обычно, если мы о чем-то предупреждаем, то им легче. И наоборот - даже эти же родители, которые про «уродов» говорили, потом будут защищать не нормотипичных детей, и говорить: «Да нет, да мы конечно в целом не против, ну что мы не люди что ли?»Если с ними хорошо поговорить, то тогда люди как-то оттаивают, и понимает, что так нельзя. В любом случае только мы можем повысить вероятность понимания.

Анна Самодурова: Я слабо себе это представляю.То есть, я должна родителю, который собирается привести своего ребенка в эту группу, заранее что-то сказать?Вы знаете, у нас вот там занимается такая девочка…Мне кажется, это не очень полезно.

Елена Лутковская: Почему?Есть какой-то опыт?

Анна Самодурова: Мне показалось, когда все рассказывали про свои кейсы, один из самых острых вопросов был: как вообще можно помочь педагогу, которому в группу привели такого ребенка, справиться с ситуацией. Допустим, новый ребенок пришел, еще его никто еще не знает. Вы предполагаете, или уже знаете наверняка, что у него есть какие-то особенности. И вот к педагогу, даже если группа маленькая, этот ребенок, пришел.И сразу всех оповещать, что будут проблемы?

Татьяна Климова: Если я правильно услышала, что у вас вопрос был еще о том, что можно сделать на первых порах, чтобы смягчить ситуацию? Я бы добавила на первые два-три занятия второго педагога. Второго - как ассистента. Потому, что если вдруг такой ребенок начинает выбиваться из общей групповой работы,а у педагога есть группа нормотипичных детей, и один, который выпадает из этих критериев, то нужно заниматься и теми и другим. И если этот «выпадающий из гнезда», постоянно будет выпадать, особенно на первых занятиях, всем будет трудно справиться. Один педагог не может разорваться на «тысячу мелких медвежат», чтобы удовлетворить всех: и этих держать, и этого не упустить. И в этом случае педагог-ассистент, который в курсе проблемы, который обладает навыками и умениями психолога и понимает, что будет происходить, может подхватить, подставить плечо. И тогда, я почти уверена, что ситуации, когда три ребёнка уходят из группы, может в принципе не быть.

Александра Никитина: Мне кажется, что когда мы говорим про такие вещи, то мы невольно забываем о тех организационных особенностях, которые существуют в нашей стране. Я сейчас в словах Татьяны Климовой очень хорошо слышу то, что говорит Индуна Хенген из Берлинского театра «ON». Она говорит: «Ну, конечно, когда мы работаем с трудными детьми, театр получает грант на эту работу. Конечно, у нас не меньше двух педагогов в аудитории, один из которых тянет группу, а другой работает с особенностями. Но классный руководитель находится в соседнем помещении,и если нам нужна его консультация, мы к нему обращаемся. И еще есть общешкольный психолог, к которому мы тоже может прийти. Но, при этом мы понимаем, что, если мы работаем в обычной школе, как работает Лора Владимировна Макмак, никакого второго педагога просто нет. Вот просто его нет и все!

Татьяна Климова: И не будет никогда. А также никогда не будет классного руководителя, который будет в это вникать. И школьный психолог скажет, что ему надо заполнять бумажки.Или его просто нет в школе.

Александра Никитина: И другая ситуация в платной студии. Другие притязания родителей. И другой уровень культуры отношения к инвалидности. Мы недавно в театре читали норвежскую книжку «Ларс ЛОЛ» Ибен Акириле. И мы понимаем, что есть ситуация норвежского образования, где для родителей понятно, что они должны обязательно прилагать усилия для того, чтобы их ребенок учился милосердию, терпению, пониманию. Они должны доплачивать за то, чтобы был второй педагог, который оказывает помощь в организации инклюзивного пространства. И это их детям хорошо, когда с ними в классе учится "мальчик-даун". Потому что это и есть здоровое общество. И совершенно другая ситуация в нашей стране, когда за этого второго консультанта в платной студии должны платить все. А настрой изначальный в обществе: я и так плачу за своего ребенка, что я буду платить еще за того, кто мне в группе мешает? И мне кажется, что эта история про второго, она с человеческой точки зрения и с профессиональной точки зрения всем очевидна. Только как в наших условиях её добиться, если мы работаем не в очень хорошей школе? Если у нас нет очень хорошего поддерживающего директора? И не очень хорошо со сложившимся, поддерживающим коллективом?Если мы просто работаем,как это реально можно разрешить?

Татьяна Климова: Я понимаю, что сейчас звучат неизбывные вопросы, на которые мы не только не сможем, но и не надеемся прямо сейчас найти ответ, но их важно задать. Чтобы мы могли представлять себе тот диапазон проблем, с которыми приходится работать .

Анна Самодурова: Моя практика показывает, что мне проще быть одной. Потому что иначе должен быть второй педагог настолько тонко чувствующий группу, меня, настолько партнёрский, что очень трудно такого найти.Ну, элементарно, если я беру «упражнение с пробкой», у меня они [пробки] хотя бы в пакетиках, потому что, должна быть соблюдена гигиена. А если другому педагогу все равно?Требования и атмосфера, как минимум, будут расходиться. Необходима энергетическая сонастроенность.

И такой еще тонкий момент. У меня был опыт с маленькими, где изначально предполагался второй человек. Но я буквально после первого урока попросила: «Можно я буду одна?». Я сразу заметила после первого урока, как трудный ребёнок стал нами манипулировать. То есть, требовать к себе повышенного внимания. Если бы привели шестерых педагогов, он бы, наверное, всех шестерых собрал вокруг себя. Я сделала проще. Я создала небольшую изоляционную зону: если ты не хочешь играть с нами, у меня там листики, фломастеры, то, что не шумно. И потом через игру, когда ты можешь увлечь, он это оставлял на втором, на четвертом уроке, и он уже был в команде. Такое реально бывает, когда ребенок очень тонко начинает манипулировать. Когда он видит, что для помощи привели второго,то по ниточкам вытягивает.

Григорий Перель: В этом случае второй педагог не должен быть очевиден, как человек для помощи.В принципе их статус должен быть разный.

Елена Лутковская: Ну да, я думаю, что если бы я была маленьким ребенком, который хотел внимания, конечно, ситуация, когда ради меня вызвали подмогу, очевидно будет провоцировать меня на то, чтобы попробовать свое всемогущество.Мне, несомненно, было бы трудно тормознуться. Как организатор процесса, как руководитель, директор, педагог, я бы конечно скрывала наличие тьютора, вызванного ради отдельной персоны, потому что это чревато фейерверком. Но, если мы работаем вдвоем, это же не факт, что будет очевидно, что второго пригласили специально, чтобы приглядывать за кем-то. Мне кажется, дело не в том, стоит ли вам работать обязательно одной или вдвоем, а просто как это оформлять.

Конечно,и собирать родителей стоит не только ради того, чтобы поговорить о сложном ребёнке, который появился в группе, а ради того, чтобы вообще обсудить, что происходит с нашими детьми, поговорить про разную конкретику. Мне кажется, что если встаёт вопрос создания, развития коллектива, то собраться вместе и что-то обсудить- это всегда хорошо и универсально. И вопрос в том, чтобы родители просто понимали, что мы делаем.

Анна Самодурова: А являются ли открытые уроки, чаепития по случаю Нового года и другие праздники таким синергическим общением?

Елена Лутковская: Несомненно,вообще с родителями, мне кажется, все, что не назидательно то и хорошо. Мы в какой-то момент в школе уперлись в то, что нам иногда сложно разговаривать с родителями, потому что, у нас нет общего языка. И мы затеяли литературный клуб, в котором мы читаем разные художественные произведения. Мы начали с великой классической литературы, но теперь раздухарились и читаем всякие сказки, и зарубежную, и современную, и самую разную литературу. То есть литература как бы коза, на которой мы подъехали к родителям. В анонсе было написано, что вроде «Литература как модель воспитания». А уж какие там модели воспитания в «Карлсоне», это вопрос. Это такой хороший, не назидательный разговор с родителями про детей и создания атмосферы взаимопонимания. И мы ведем его вдвоем. Моя коллега- директор школы, она литератор, и она комментирует как литератор эти произведения, а я их комментирую ну как детский психолог. И у нас складывается. Мы встречаемся раз в 2 недели.Мы пьем чай, читаем книжки, едим пироги и получаем от всего этого огромное удовольствие. И таким образом у нас получается родителей, которые переживают самые разные жизненные драмы, как-то инкорпорировать в наше совместное дело.

Третий год мы это делаем. И в частности, есть у нас несколько произведений про особенных детей, которые являются нежно нами любимыми.И мы их раз в какое-то время повторяем с вновь прибывшими. Потому что эти книги являются на наш взгляд программными с точки зрения нашего дела. Потому, что у нас в школе много особенных детей. И так практически в любой школе. Вот. Есть, например, такое гениальное произведение как «Чудо» Р. Дж. Паласио. Там с разных точек зрения рассказывают о том, что происходит с самим особенным ребёнком, с его семьёй, одноклассниками, их родителями, учителями, когда складывается контакт. Это благодатный материал, на котором можно обсуждать проблему. Это дело долгое и кропотливое, но оно того стоит, если есть возможность, потому что, родители, которые давно ходят, начинают впитывать этот язык и им самим становится интересней, и они являются уже глубокими собеседниками в случае, когда приходят новые дети и родители.

Анна Самодурова: А как вы считаете, такой формат эффективней, когда участвуют только родители, или когда аудитория детско-родительская?

Елена Лутковская: У нас в школе есть и детско-родительская модель совместной деятельности. Но вот эти литературные чтения только для взрослых, потому что, это еще возможность для родителей расслабиться, посмеяться, свое, «мамское» обсудить. То есть- снять их напряжение. И нам тоже иногда надо тоже отдыхать. Хотя, я думаю, что жанр «и родители с детьми вместе» был бы тоже в другой ситуации интересен.

Татьяна Варич [педагог иностранного языка школы «Класс-Центр»] : Для наших русских соотечественников, живущих в Европе, жанр с чтение-обсуждение с детьми не просто желателен, а прям почти обязателен. Потому, что у них уходит общий контекст: дети уже включены в другую культуру. И они в семье часто не могу найти общих точек соприкосновения, общих переживаний, интересов. Поэтому, когда с ними начинаешь вести беседы про прочтенные книжки, просмотренный спектакль, показываешь наши методики, это оказывается очень важным инструментом, потому что, конечно в этот момент вырабатывается общее поле смысла. Без этого обсуждения просто на просто нет общей оптики.

Елена Лутковская: Конечно у нас будут бесконечно возникать вопросы о том, что делать, когда кто-то юбку одевал на голову, кто-то на голове скакал?Что они вообще здесь делают?Зачем они делают это, а не это? Но при этом, из нашей практики я могу сказать, что те родители, кому больше всего нужна наша помощь и консультация, не придут к нам сами никогда, ни при каком условии. Это общеизвестно, что на родительское собрание приходят те, кому не надо. А те, кому надо, никогда не приходят. Но мы к этому относимся спокойно. Потому, что мы предоставляем разные площадки и разные ресурсы. А если они не ходят и не могут ходить, то мы их понимаем.

У вас был второй вопрос про то, чего делать с ситуациями, когда мама говорит: «я -не я, и лошадь не моя». Такие случаи, действительно, более трудные в практике. Мы их фиксируем. И нужны какие-то, лучше групповые, обсуждения с педагогами в трудных случаях, не поддающихся родительской коррекции. Потому, что в этом случае педагог, если мы его оставляем один на один с этими проблемами, чувствует свою гиперответственность. А гиперответственность всегда хуже, чем ответственность, потому что она повышает тревогу. И опытный человек может справиться. А неопытный запаникует, и у него все начнут разбегаться.И тогда лучше создавать механизмы поддержки: собрались, чаю попили, рассказали о всех бедах, поплакали, посмеялись. Расслабились, и жить как-то полегче.

Наталья Туровская: Каждый педсовет такой.

Елена Лутковская: И обязательно предупреждайте педагога до встречи с таким ребёнком.И обязательно нужно, чтобы была возможность спросить педагога после, как складываются отношения, и какая помощь ему нужна.Если есть возможности - второго педагога дать. А если нет, спросить: «Маша, ты там как вообще? Что было? Как вот там наш мальчик - мотор? А как девочка- феечка? Она жива ли?»Всех как бы «огладить». «Феечку», которой труднее всех рядом с гиперактивными детьми отдельно спросить перед выходом: «N, ты как?»Чтобы все были живы, и чтобы все понимали, что да, трудно, да, ужас, но не «ужас, ужас, ужас», как в известном анекдоте.

И важно отмечать успехи целом, что даже и спектакль поставили, и N в красивом платье показалась. Главное, чтобы педагог, особенно молодой, понимал, что от него не требуется незамедлительной коррекции СДВГ, что он не чудотворит, что он не разводит руками аутистический спектр, что есть реальная, тяжелая работа. Вы делаете ровно то, чего в вашей компетенции.А главное- вы на самом деле на передовой. Потому что к вам всегда же будут, вы же понимаете, приводить всех самых трудных, самых нестандартных, всех, кто выпадает из общего контекста. Куда же еще идти таким детям и родителям, как не к вам? Поэтому, условно говоря, это входит в «стоимость билета», в особенности профессии.

Вы уже умеете с этим справляться, но молодежь надо учить: «Ребята, нормально, давайте обсуждать у кого какие практики. Тебе трудно? Сходи, пожалуйста, к Лоре Владимировне Макмак, она умеет. Она расскажет, как инкорпорировать. У неё явно есть какие-то традиции про то, как представиться».

Анна Самодурова: Есть какие-то вещи, когда я должна понять, что моя компетенция заканчивается? Когда надо просто остановить занятие? Есть ли какие-то красные сигнальные лампочки? Когда ребёнку уже нельзя в этот данный момент воображать и придумывать, потому что его переклинило?

Елена Лутковская: Да. Такое может быть. Я помню ваш вопрос: что делать с ребенком, который входит в раж в состоянии СДВГ? Это один вопрос. Второй вопрос: есть ли ситуации, когда ребенку не полезно заниматься в вашей театральной студии? И третий вопрос, как распознать поведенческие сигналы, какие поведенческие маркеры говорят о том, что дело плохо? И куда в этих случаях обращаться?

Это всё вопросы не на 2 минуты. Это вопросы отдельного семинара. Мне хочется быть полезной, но я понимаю, что не честно на бегу, кричать: «А еще попробуйте, пожалуйста, вот это». Есть 33 разных способа коммуникации. Можно, например, договориться с ребёнком о каком-то условном знаке, который Вы ему подаете в тот момент, когда он уже не в кондиции. Можно его «заякорить» на этот знак. Но Вы с ним договариваетесь об этом знаке в спокойном состоянии.
Но это один из 33 возможных способов. Еще, например, есть разные стулья, разный способ сидеть; разные упражнения, которые он может сделать, когда он входит в раж.

Анна Самодурова: Ещё дыхание. Я, например, говорю про глубокое дыхание. Мы это делаем на занятиях по сценической речи. Тогда ребенок успокаивается, отдых нервной системы.

Елена Лутковская: Да, иногда это работает. И я уверена, что если мы сейчас опросим группу, то вам коллеги накидают целый чемоданчик идей. А можно пригласить отдельно нейропсихолога. Мы, например, отдельно в школу выписывали нейропсихолога, специалиста по СДВГ, который рассказывал нашим педагогам о том, что делать. Кому-то помогло. А кто-то сказал: «Я с этим работать не буду, не готов». Разные есть люди. Кому-то помогают специальные книжки, и мы можем сделать такую подборку.

Татьяна Климова: А еще, например, есть книжка Светланы Васильевны Кривцовой «Учитель и проблемы дисциплины». Там перечислены 4 мотива, так называемого,«неудобного детского поведения». И в зависимости от мотива такого поведения предлагаются различные способы, как с этим возможно работать. Это, в общем-то написано для школы, а не для театральной студии, но на самом деле там прекрасно систематизированы интересные работающие приемы. Они могут быть хорошо применены в самых разных ситуациях.

Елена Лутковская: Книжки – это хорошо, но живое общение и семинары всё-таки незаменимы.

Поговорим теперь про противопоказания. Я думаю, что если мы так поставим вопрос, то мы точно сойдем с ума. Потому что, мы тогда начинаем быть ответственными за болезнь и вообще за всё. Тогда вам нужно прочитать краткий курс психиатрии. И как только я начну его читать, вы впадёте в уныние. Потому, что реально, чем больше его слушаешь, тем страшнее. И начнешь сразу переживать за себя, за мужа, за детей.И, главное- к концу этого курса понимаешь, что у тебя недостаточно знаний. И что теперь вам всем делать - идти получать профильное психиатрическое образование? Можно конечно, но- ни к чему. Поэтому я предлагаю решить этот вопрос проще.

Я предлагаю вам не думать, полезно ли ребенку заниматься в театральной студии, и есть ли у него противопоказания. Это ответственность родителей. До тех пор, пока его родители не лишены родительских прав, они отвечают за наличие у него показаний и противопоказаний. А вы отвечаете за безопасность его и группы. Если вы видите, ребенок с особенностями, но как-то все складывается,и группа его принимает, и вас ресурсы есть, чтобы взаимодействовать, - все хорошо. Но если Вы видите, что изо дня в день Вы очень стараетесь, но группа ребёнка не принимает, и хоть у него небольшие особенности, но он нарушает взаимодействие, у вас с ним нет контакта, и чем дальше, тем Вам страшней, то в какой-то момент стоит задуматься о том, есть ли у нас ресурсы? И стоит ли стараться дальше? Это даже не к вопросу о диагнозах и противопоказаниях.

Прекрасную коллегу, психолога, которая вас консультирует, я понимаю. Мы же все время всех пугаем. Я тоже всех пугаю. Хорошо, если она может проконсультировать конкретного ребенка, если есть возможность его к ней отправить, пусть они выяснят противопоказания с родителями. Если нет таких возможностей, работайте дальше. И это не ваша ответственность. Бывают самые разные проблемы и противопоказания: может, у ребёнка астма, может, у него язва. Ведь не только психиатрия является противопоказанием. В мире есть много противопоказаний. И об этом должны думать родители.

Татьяна Климова: По поводу рекомендации, связанной с детской демонстративностью и возможностью посещения театральной студии. Это высказывание происходит из какой-то установки? Оно связано как-то с той спецификой, которая именно в этой театральной студии делается? Представление школьного психолога о театре и детской театральной студией может очень серьезно различаться с вашей работой, как Вы понимаете. Потому, что в принципе, театральная студия сама по себе, как место, где выращивается способность устанавливать контакты, эмоционально пере-живать различные жизненные ситуации - скорее, целебна. Но в отдельных случаях может проявляться своя специфика.

Елена Лутковская: Маркёром опасности для меня является только одно -когда я из раза в раз никак не могу установить контакт с ребенком. Если я из раза в раз не могу установить контакт, поведение ребенка в динамике ухудшается, а мой контакт с ним не улучшается - это точно проблема. Это зона риска, как в семье со своим ребенком, так и в студии. А если контакт есть, даже если проблема большая, то жить можно.

Татьяна Климова: Главное в работе театрального педагога - качество контакта.

Спасибо большое за предшествующую часть беседы. Поставим в этой теме многоточие.
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

Хочется, чтобы еще могли и Алексей Иващенко ,и Лора Владимировна Макмак предъявить свои кейсы.

Алексей Иващенко: Привели ко мне девочку, 8 лет. Мама сразу сказала:«Она у меня стеснительная, тихенькая такая. Вы на нее сильно не давите». Конечно, у нас такие приходят, все стеснительные, мы знаем это.

Начала она заниматься, и все в порядке. Но в какой-то момент во время игры я их раскачивал. И вдруг она у меня выключается и садится в угол. В коленки свое уперлась - и рыдает вовсю. Я группу настроил, они играют сами, а я подхожу к ней: «Что такое?». Она ревет и пытается мне что-то сквозь слезы сказать. Я говорю: «Ты посиди чуть-чуть. Захочешь поиграть- включишься. А после, если захочешь, мы с тобой поговорим». «Да, хочу»- говорит.

Я с детьми закончил играть, говорю ей: «N иди сюда». А у нее голосок еле-еле звучит, то есть, прям нужно раскачивать. В глаза не смотрит, смотрит вниз, куда-то в сторону. Но в какой-то момент вдруг она просто смотрит прямо на меня, у нее глаза высыхают, и она говорит: «Это все из-за того, что родители развелись. А им все говорят, что я- трудный ребенок. Они думают, что это у меня какие-то проблемы, водят меня к психологам, дают мне таблетки. Они постоянно говорят, что у меня что-то там с психикой. А я нормальная, я все понимаю. Мне плохо, мне просто больно от этого». И успокаивается. Я спрашиваю: «А как ты себя чувствуешь сейчас?». Она говорит: «Сейчас нормально». И все, и она снова в глаза не смотрит. И тут за ней пришла мама. Я увидел маму, и, естественно подумал, что не буду ей все рассказывать. Я спрашиваю: «Скажите пожалуйста, есть какие-то особенности у ребенка?». «Ну да, - говорит, - у нее психика неуравновешенная, и она может там в истерику впасть. Вы не обращайте на это внимание». Я с ней продолжал заниматься, довел ту группу до конца года, они у меня сделали небольшой спектакль. У девочки больше таких жестких вылетов не было. Было,что обижается, в какой-то момент закрывается, но ее можно было вытащить мягко: «N, N, ты молодец. N, ты можешь. Ты делала, ты- талантище». И она, естественно, чуть-чуть раскрывалась. Сейчас ее перевели в более старшую группу, и я наткнулся на неё в коридоре. Она опять сидит и плачет. Я спросил: «N, что такое?». А она: «Я не хочу сюда ходить, меня заставляют».

Тут надо сказать, что мама её занимается в нашей родительской группе. У нас есть родительская группа, с которой мы тоже делаем тренинги и какие-то небольшие отрывки.

И я не понимаю, как мне подойти к ее маме. Когда я веду тренинги,я вижу, как ее мама там раскрывается. Я не совсем понимаю, как к ней подойти, с какой стороны, какую пристройку сделать, чтобы у нее не появилось каких-то когтей. Я чувствую, что если я начну напрямую говорить, то она вспылит.Это очевидно. И я не совсем понимаю, что делать в этой ситуации.

Елена Лутковская: Вы сталкиваетесь с тем, что ребенок чаще готов раскрываться перед вами, чем перед нами. Это просто классика жанра. Когда ребёнка специально водят к психологу, он там молчит и ничего не скажет. Как бы я не старалась, она будет чувствовать, что эта тетка ей в душу лезет. А так как у Вас в студии как раз нету коррекционной задачи, а эмоций много, и Вы её немного подрастапливаете, то будете получать истории про развод, про насилие, и про «30 бочек арестантов». И это прекрасно, что у нее такой выход есть. То есть, хорошая новость для меня то, что у девчонки нарыв-то взорвался.

И родители, которые истоптали уже 3 пары сапог и отдали кучу денег психологам, психиатрам, нейропсихологам, они в общем в итоге, методом там проб и ошибок свое получили. Другой вопрос, что они не очень умеют коммуницировать, потому что, если бы они были бы более хорошими коммуникаторами, то они бы с Вами как-то иначе говорили. Мама могла бы вообще-то спросить: а что за «штучки» были на занятии? Но, видимо, маме тоже больно, и она, действительно, закрывается. Однако, наверное, мама тоже что-то хочет, раз она ходит в родительскую группу и сама водит ребёнка.

То есть, мой первый комментарий относится к тому, что это нормально и это хорошо в данном случае. Может быть, если у вас есть возможность чуть больше по-человечески отреагировать, не бойтесь сломать ребенка, не бойтесь, что вы не психолог. Вы можете просто сказать что-то человеческое, о том, что жалко, что в жизни бывает такая гадость, и понятно, что это больно, бывает, что наболело и хочется с кем-то поговорить.

Алексей Иващенко: Конечно, я ей это всё сказал.

Елена Лутковская: Вопрос тогда только про маму?

Алексей Иващенко: Да. Как быть с родителями?

Елена Лутковская: О маме. Я бы говорила так. Во-первых, выделив место и время, сказав маме, что очень хочется поговорить, что была такая история на занятиях, когда девчонка взрывалась. Я бы не стала говорить, что ее взорвало случайно. Но что вообще у вас такое бывает, и была тема про родителей, и что она стала раскрываться на тему семейных трудностей. А есть ли семейные трудности? То есть и на первом «заходе самолета», не вывалив маме сразу весь этот коленкор, я бы постаралась понять, хочет ли мама про это говорить, готова ли, может ли.

Если бы мама сразу сказала: «Вообще никогда не было проблем, живем душа в душу», - в отказ пошла, я бы, может, не полезла. Потому что все могут двигаться в своем темпе, и у меня нет задачи всех спасать.

Я, знаете, чем успокаиваюсь? Господь Бог в отличии от меня никого не оставляет в покое, и если проблема есть, то она дальше будет развиваться и будет очевидней, и маме придётся включиться. Я заход сделала и предложила.А дальше – её выбор.

Значит, делаем широкий заход, без конкретики. Смотрим насколько мама готова. И если она говорит: «Да, да, у нас, действительно, сложности. Мы поэтому-то и пришли в студию», - то дальше вы ей рассказываете, как все было.И договариваетесь, что это «между нами». Вы это говорите без самых больших подробностей вашего разговора с ребенком, но говорите про то, что девчонку «взрывает», и что хорошо, чтобы мама с дочкой поговорили, и педагогу тоже рассказывали. Но если она не готова, к сожалению, так тоже бывает. Тут как на топком болоте. Не сразу с размаху прыгать, а чуть-чуть на кочке постоять, и если не проваливаемся, идем дальше. Если чувствуем, что уперлись, чуть-чуть отступаем. Мне кажется, что у вас это хорошо должно получиться. Ну и не бойтесь чуть-чуть ранить, не страшно. Как говорила наш учитель-психотерапевт: «Клиент не ваза, а вы не кувалда».

Меня эта фраза успокаивает: ну да, травмы, очень тяжело, все кругом с травмой, все боятся нанести травму. Ну а что делать то?Только по-человечески говорить, и ничего страшного, никто не сломается. Самое страшное- ну заорет она на вас: «Как Вы смели?!» Вы скажите: «Ой, извините». И отойдете от нее.

Лора Мкакмак: У меня, наверное, не театральная студия, хотя выходят спектакли, а какая-то другая. Я по базе-то филолог, словесник. Но словесники меня театральную, в свои и не берут. Театральные неожиданно как-то расположились в мою сторону. Но вот не совсем я здесь получаюсь.

По распределению оказалась я после института в глухой станице. Из 25 ребят в классе было 2 нормальные семьи, а остальные алкаши: либо мама, либо папа, либо оба, либо мамы-одиночки. Ну а на ушах стояли все 25. Нужна была особая технология. Я стала работать с игрушками, с бумажками, с перчатками, с ветками, с фотографиями. И оказалась такая куча жизни в них. Не надо, оказывается, выходить на прямое объяснение, не надо работать вербально. Оказывается, через бумажки, через композиции, через натюрморты из предметов всякие, ими сделанные, можно узнать все про них, и жить дальше с этим как-то управляясь. А они без матерей, и без отцов вообще. В такой ситуации родитель не помощник. Мама пусть себе живет, подтянется - хорошо, не подтянется - ее проблема. А ребенок найдет в вас точку опоры.

И была такая девчонка N. С потрясающими зелеными глазами. Ундина маленькая.Третий класс. Что было с N? Она говорит:

- А я сегодня после репетиции на день рождения иду.

-Ой, как здорово, замечательно!

- Ох, я наемся.

Оказывается, папка мамку бил об руль, и она с сотрясением, а N от пьяного папки ночевала в будке собачей.

А у нас в работе Евгений Шварц «Золушка». Начали читать. Я вообще-то тексты детям не читаю, чтобы они сами. А тут я им стала читать. И потом стали разбирать роли. А они как деревяшки. Дисбаланс между словом и пластикой, между словом и внутренним «я». Но я же вижу, как они играют, они же живые. И я говорю: «Давайте так, притащите все, что растет у вас в огороде». Вспомнила фильм, как Чапай с картошками играет. С этого все началось. Они принесли лук, яблоки, морковку, в общем все.

-Давайте сообразим, кто в этой сказке кто?

Ну, вот значит, ну вот Золушка- одуванчик, на неё дуют, а одуванчик все равно цветет. История пошла. Все начали орать, что лук- это мачеха, потому что, от нее все плачут. И вдруг N говорит: «Нет, она хорошая. Она же как детей своих любит! Она своих дочек любит». Представляете, какая боль у нее внутри? Она родителей своих любит. И я дала ей, N, мачеху играть. Раневская отдыхает. Никогда в жизни никто не сыграет так мачеху, как сыграла эта девочка. Она сыграла свою любовь к детям. Любовь, которой нет в семье. Она это отыграла, и ей стало легче. И ее увидела мать. И какие-то минуты общения у них были, и периодически повторялись с этой подачи.

- А где там моя N А где еце вона? А це вона! А!

Вот такая была реакция. Она ее не узнала. Она искала ее на сцене среди других, а не узнала. Потому, что через злость в этой девчонке перла любовь.

У меня была девчонка, которая все время плакала. Обидится - и плачет, обидится - и плачет. И вот я придумала - шарик надуваем, и туда вдуваем всю обиду. Потом завязываем ниточку.

- Что ты с ним сделаешь? Давай мы его подбросим? А что ты хочешь?

- А я его выкину.

- Куда надо?

- В мусорку.

Ушло. Наверное, есть такие техники в психологии, работа через предмет.Это очень хорошо может получаться. Это такая работая постепенная.Потихоньку дети вытаскивают все из себя и через спектакль, через роль проявляются и открываются.

Последний поворот. Ко мне пришел NN. Он уже и в школу ходил, и колледж закончил, а потом в армию его забрали. Он с 5 класса у меня в студии был. Приходит после армии черный. А это был Бийск, это была Чечня. Я говорю: «NN, ну как армия?».

- Я не в армии был, я воевал.

И всю репетицию просидел молча. Потом на второй посидел. Потом подходит и говорит: «Лора Владимировна, помните, как мы с Вами отыгрывали разные образы через бумажки?» Я говорю: «Ну и что?».

- Я хочу смерть отыграть.

- NN, я не смогу.

- Надо, Лора Владимировна.

- Ты чего хочешь?

- Я хочу классику. Я не хочу мясорубку, я хочу крутую классику.

И опять пошел микс: компоновка из сонетов в драматургии. А он шут, который плетет паутину и мешает соединять. И там тексты Джона Китса, и много чего было. Красивая такая получилась одноактовка. А он медленно и верно, плетя паутину, вырастает в собственных глазах. До остальных доходит, и они ее рубят. Мы один раз всего на всего играли эту работу, потому что NN уехал. Он отыграл свою собственную смерть через шута. Он отыграл разрушение, которое было в нем. Он потом так и сказал. И на неделю вообще пропал. Я думала, что испортила все, потому что, с ним мы не репетировали.Я сказала: «Что хочешь, то и делай. Мы подстроимся. Ты ведешь, понимаешь, как хочешь». И он материализовал это все, как мог.

Через неделю он пришел и сказал: «Все, спасибо! Я пошел в океанологи в Сочи».

То есть, «театр, без театра» по Николаю Евреинову. Есть такие вещи удивительные, совершенно спонтанные, природные, которые в каждом человеке есть.И они открываются удивительно через все вещи. Поэзия валяется под ногами, нужно наклониться и ее подобрать. И не нужно ничего специально придумывать, мне кажется. Это другой театр какой-то, я не знаю какой.

Алексей, пусть девочка шарик надует и лопнет. Или что-нибудь свое придумает. Или бумажку свернет как-нибудь, или нарисует что-то. Мы вот рисовали микробов, рисовали злобу всякую. Потом зачеркивали разными цветами, потом уничтожали. Ну и так далее. То есть, это проживание. Это проживание с последующим воплощением. И в воплощении изживание и проработка. Я бы так сформулировала алгоритм, наверное.

Анна Самодурова: Столько резонирует, когда я слушаю Вас. Если я не могла найти готовое, то создала свое. Для меня ребенок был на первом месте. И я в методику вкладывала то, что мне, как актеру в свое время помогло, плюс свои психологические практики. Я всегда с телом голос учитываю. Если тело зажато, то ничего не сыграешь. Но идти нужно от ребенка с помощью всех подручных средств. Есть злость, я вижу, - давай нарисуй, как она выглядит. Теперь, давай, представь, как будто ты на сцене. И ребёнок проигрывает эту злость - ему становится легче.

И я вот жила буквально до этого лета с установкой, что я исполняю свою миссию. Я делаю то, в чем я вижу смысл. Меня не покидала тема «спасательницы». Потому, что я видела, какой был классный результат у ребенка. Мы что-то прорисовывали, и у него ушла озлобленность, какие-то зажимы ушли. Но вот я увидела: ребенок вышел с рисунком к маме. И мама сказала ему: «Что за фигня? Птичка не может быть синего цвета». И я поняла, увидев реакцию этого ребенка, что и вся проделанная работа, встала. Для девочки мама, понятно, авторитет. Я, конечно, поговорила с ребенком потом на уроке. Я сказала: «Слушай, ну мы же играем. У меня может, такая птичка. Мне очень нравится, что она синяя». Я и с мамой чуть-чуть поговорила, о том, что не надо так резко. Но для меня это был болезненный момент. Я осознаю, повзрослев в этой ситуации, что к сожалению, наверное, это правда жизни. Вы говорите, что каждый по-своему растет. Но у меня мурашки, когда я вспоминаю, какая девочка за год светлая стала, и как все ушло через эту птичку. Что делать в таких ситуациях? Ребёнок раскрылся, и он опять схлопнулся, очень сильно схлопнулся. И я осознаю, что дома, возможно, давление будет еще больше. Поэтому у меня есть мысль о том, чтобы сделать курсы совместно родитель-ребенок. Нужно какой-то совместный творческий процесс запускать. Но родители к этому чаще всего не готовы. И я, возможно, тоже осознаю, что не должна этого делать. Но эта ситуация меня заставила задуматься, что делать, как быть?

Елена Лутковская: Я думаю, как ответить на ваш вопрос, потому что, я чувствую, что за ним стоит боль, переживание, упование на свою профессию.

Наверное, в чем-то ваш вопрос похож на тот, что задавал Алексей.В чем-то перекликается. Понятно, что универсальный ответ: Вы можете пытаться установить контакт с родителями.

Но тот случай, который вы рассказываете, похож на очень закостенелый. «А с платформы говорят: Это город Ленинград…». Что бы ни было, а птичка все равно не должна быть синего цвета. «Воз и ныне там» …Здесь вопрос в том, как специалисту в этом выживать. Но у меня здесь кроме притчи ответа нет.

Я помню, мы в какой-то момент задавали нашему учителю-супервизору вопрос: «Чего делать с детдомовскими детьми по гамбургскому счету?». Понятно, что-дыра-то огромная. У нас привязанности есть, но всех домой не заберешь. Представляете масштаб страданий русской интеллигенции по поводу несовершенства мира? Он велик. И мы все чему-то учились. Но, все равно не все помогает. И он рассказал нам историю.

Маститые психологи, а он был деканом знаменитого факультета, отдыхали в Крыму. И среди них была собачница. Кроме того, что она психолог, она любит собак. У хозяйки, где они отдыхали, был приблудный щенок. Он был страшно спесив, ни с кем не общался, тявкал и никак на все попытки пообщаться, погладить не откликался. И она начала его сознательно приручать. Как специалист к нему приближалась: все ближе, ближе, разговаривала с ним, что-то ему давала. Совершала какое-то свое тайнодействие, в результате которого он стал вылезать, давать себя гладить, брать еду, ну, в общем, вести себя как приличный пес. Все с замиранием сердца наблюдали эту историю.И, естественно, главная интрига отпуска была в том, что она будет делать дальше. Гуманистические психологи, естественно, ожидали, что сейчас она начнет для него оформлять документы, чтобы вести его домой. В конце они призвали ее к ответу.Сели кружочком и говорят: «Ну и что теперь?». Она сказала: «Вы спрашиваете, заберу ли я его себе? Конечно, нет».

- Как?! - сказали они возмутившись.Как она смела приручать животное?Все читали Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех кого приручили». Ну, Вы понимаете да?

- Зачем все это было?- Они стали её укорять. На что она сказала:

- Понимаете, дорогие мои, я конечно не могу забрать себе всех бездомных собак. Но припомните, что было в самом начале. Помните, что он не вылезал, ни с кем не общался? И ему больше всего на свете нужен был опыт, чтобы кто-то его приручил. Ему нужен был опыт этих отношений. И теперь,- говорила она, - после того, как я уеду, есть шанс, что он эти отношения дальше сам сможет воспроизводить. Потому, что я дала ему опыт, и он сможет, поскучав по мне, попереживав, приручиться к кому-то еще. У него больше шансов.И конечно,- сказала она, - это максимум, что я могу для него сделать. Потому что иначе в мою квартиру больше никто не будет помещаться.

И я думаю, что в каком-то смысле это то, что делаем и мы, и что делаете вы. Я не думаю, что этот Ваш год работы был зря. И даже если вы увидели, что цветочек поник в связи с реакцией мамы, у девочки есть опыт этой «синей птицы». А синяя птица - это не хухры-мухры, как мы с вами знаем. Конечно, мы маму не исправим, и семью не починим, и мы не чудотворим. Но все-таки у ребенка есть опыт творческого жизненного мира. А это то, что, в общем, универсально спасает от разных жизненных невзгод и хворей, и именно поэтому мы с вами тут.

Татьяна Климова: Я бы тоже на секундочку «выглянула» из позиции модератора, вспомнив свою основную профессию психолога, и тоже откликнулась на рассказанное. Елена подарила нам эту удивительно точную и красивую метафору, через которую, мне кажется, действительно становится очевидно наше главное человеческое упование. Правда, театральная педагогика- это качество контакта и степень полноты нашего присутствия здесь, в этом конкретном контакте-взаимодействии. Но я, если можно, немножко по-другому вопрос задам. Только услышьте меня, пожалуйста, не из внешней позиции, а так, как если бы этот вопрос был задан сама себе. Потому что, у меня как раз эта ситуация и откликается, и сама с собой я бы именно так разговаривала. Сама с собой я могу даже чуть жестче. К другому я бы обратилась более терапевтически выстроено.

Когда я понимаю, что мне очень важно спасти кого-то, в силу определенных человеческих качеств и некоторой истории моей жизни, когда время от времени у меня безудержно актуализируется это желание,я говорю себе: «Сигизмунд, не смей!» Стоп! Что в твоей жизни в настоящей момент не полностью реализовано? - И если я честно себе начинаю на это отвечать, то я понимаю, что это желание возвращает меня к себе, и к моему пути. И это уже не совсем пространство профессии, это скорее пространство судьбы, Промысла и моего собственного разговора с миром, с Богом и так далее.

И тогда я себе задаю вопрос - про что? - вот эта сцена, эта ситуация, эта встреча, - они для меня случайны или не случайны? Дано ли мне что-то изменить?

Я точно знаю, что в своей-то жизни я мало что могу изменить,даже то, что хотелось бы. Но иногда, если мне удается как-то себя прочистить, я могу быть орудием в руках Божьих (а иногда, к сожалению, могу быть совсем другим орудием). И вот тогда необходимо вовремя сказать себе: «Сигизмунд, не смей!»- Если успел это отследить. И если мне дано действительно поучаствовать в чьей-то жизни: в жизни человека, этого ребенка, и этого родителя; если я чувствую, что мне дано с этой мамой встретиться, то мне не важно, есть у меня инструмент или нет. Потому что я не побоюсь в этот момент показаться смешной, неумелой. Эта ситуация про другой уровень, про другой масштаб задач, когда я точно знаю (чувствую), что вот этому человеку я должна что-то сказать, донести, достучаться. И тогда внутри срабатывают совершенно невероятные механизмы. А в другом случае, у меня может сердце разрываться от боли и сопереживания, но есть абсолютное ощущение, что это не моя ситуация (не для моего личного, человеческого, профессионального вмешательства). И это чувство - есть внутренний камертон, когда я почти физически понимаю, что это - не мое.Мне здесь ничего не дано. Я могу только вместе оплакать глобальную тщетность.

Есть тщетности жизни, которые надо оплакать и принять как некоторую предельную финальную несбытность. И поэтому я бы себя спросила про эту ситуацию ровно так: она моя или нет? И, кстати говоря, надо отметить, что есть некоторые ситуации, которые возвращаются вот так, спустя 10 и больше лет: бумеранг закинул, не смог какую-то ситуацию пережить и отпустить, а потом она тебе все равно возвращается, и тебе будет дано ее дожить.

Анна Елисеева [журналист, художник, театральный педагог] . А я вспомнила другую притчу. Почему-то я думала, что вы ее расскажете. О том, как один ученик пришел к своему учителю и сказал, что он бьется над каким-то вопросом, но все усилия, как ему кажется, бесплодны. Рядом стоял кувшин. Учитель отбил у него дно и говорит: «Лей масло в этот кувшин». Ученик стал лить. А масло все время выливается. - Еще лей. А теперь посмотри на кувшин, у него на стенках осталась влага.У него на стенках осталось масло. И учитель сказал: «Вот это твои усилия. Да, все выливается, тебе кажется, что все проходит. Но, на стенках остается».

Татьяна Климова: Дорогие друзья, спасибо огромное! Мне кажется, получился невероятно интересный и важный разговор. Во многом он состоялся благодаря тому, что с нами сегодня такой замечательный эксперт.

Елена Лутковская: Ваше собрание сейчас- это очень важная профилактика выгорания, и оно имеет эффект копилки. Если можно сюда проникать периодически, я была бы очень рада.

Татьяна Климова: Да, мы будем Вас с нетерпением ждать! Спасибо огромное всем! Я понимаю, что много осталось еще не сказанного, невозможно успеть все.Но мы только начали эту беседу. До следующих встреч!




Если Вам понравился материал, Вы можете поделиться им в соцсетях, нажав на кнопки внизу
Made on
Tilda