А. Н. Россинская: Поговорим про фестиваль «В смысле?!» Почему при наличии в Петербурге множества театральных фестивалей для детей и подростков возникла необходимость проводить там ещё один?

для любой другой возрастной аудитории. Понятно почему - они быстро устаревают. Подростки, мне кажется, наиболее флюидная группа. Они, может быть, наиболее чуткие к изменению социального климата. У них быстро меняются вкусы. Им хочется слышать про себя: не вечные истины, не вообще прекрасное, а про себя. Им важно, чтобы искусство говорило с ними. Как говорил Набоков: первый уровень чтения, именно подростковый - отождествление себя с героем. Набоков в общем борется с таким типом чтения, справедливо говоря, что читателю важно увидеть произведение как художественное целое, а не с точки зрения того, чем герой похож на нас. Но так называемый «наивный реализм», когда читатель идентифицируется с героем - это важный этап, который мы все проходим. Я как преподаватель неизменно сталкиваюсь с тем, что самое любимое произведение всех студентов по зарубежной литературе первой половины XX века – это «Мартин Иден» Джека Лондона. Что бы мы ни изучали, как бы ни любили прекрасные романы «Отец Горио» или «Мадам Бовари», но всем студентам просто до дрожи нравится «Мартин Иден», потому что это герой, который «как они». И в подростковом театре, мне кажется, тоже должно учитываться это желание услышать про себя. Иногда это удается сделать и на территории условно взрослого театра, мой любимый пример – это спектакль «Повелитель мух» Малого драматического театра, в котором играет уже третье поколение актеров. Я его смотрела, и родители его могли теоретически видеть, это спектакль 80-х годов прошлого века. Он существует до сих пор в целом в том же рисунке, но, с другой стороны, Додин актёрские поколения обновляет. То есть спектакль старый, но в нем играют совсем молодые актеры, недавние выпускники театрального института, и сегодняшние подростки видят в этих ребятах, заброшенных на остров, историю про себя. Но такой фокус мало кому удается. И уж спектакли по школьной программе, которые дежурно, скучно разыграны, точно эту нишу занять не могут.
И у нас возникла идея фестиваля для подростковой аудитории. Дальше мы начали думать, какие спектакли выбрать. Потому что для меня на другом конце спектра существует череда так называемых спектаклей для подростков, которые созданы по современной драматургии (кстати, сейчас довольно много отличных пьес про и для тинейджеров) и разыграны молодыми актерами, как бы старательно имитирующих подростковый тип поведения, но на деле сильно пережимающих. И это, честно говоря, местами еще хуже, чем поверхностно сработанная классика, потому что подростки приходят и думают: «нет, вот те дяди и тети, которые делают вид, что они как мы, на нас, подростков не похожи». Они слушают другую музыку, они по-другому одеваются, по-другому говорят. В этом мире все очень быстро меняется. И я вспомнила о каких-то событиях, проектах, которые мне показались очень важными: их делали сами подростки. Поэтому на «В смысле?!» мы пытались сбалансировать программу таким образом, чтобы в ней были тонко придуманные спектакли по современным пьесам и книгам, популярным у подростков, а с другой – работы самих подростков.

Например, был спектакль из Архангельска «Поцелуй Ируканджи» по книжке издательства «Самокат» «Доклад о медузах». Это история о девочке, которая потеряла подругу и пытается разобраться с тем, кто она сама такая. Был, например, кукольный спектакль по комиксу Тома Голда «Лунный коп», по книжке Марии Парр «Тоня Глиммердал». Это для младших подростков. Подростки – это широкая группа. Есть подростки, которым 17, а есть те, которым 12, и для них мы подготовили разные спектакли. «Тоня Глиммердал» ­– для младших (можно и тем, кому 9-10), а для тех, кому 16-18, например, «Море, звезды, олеандр» ­– спектакль по пьесе Марии Малухиной из Рязанского ТЮЗа. Его подросткам до 16-ти просто не надо смотреть.

А, с другой стороны, в программе были спектакли, сделанные самими подростками. Для меня это была очень ценная часть нашей афиши. Например, наш фестиваль открыл спектакль «Шапку надень» из Екатеринбургского народного театра «Игра». Подростки под руководством прекрасного режиссера Татьяны Павловой сделали спектакль на основе своих историй. Это вербатим, причем, насколько я понимаю, это немножко спектакль-конструктор, потому что ребята не прикреплены жестко к своим изначальным историям. То есть что-то от спектакля к спектаклю меняется. Мне кажется, даже на нашем показе был такой вброс: как раз вчера родители развелись, что-то новое случилось в жизни, и подросток рассказывает новую историю. Есть какие-то закрепленные точки, а есть истории, которые продиктованы сегодняшним днем. Это очень живой, трогательный и смешной спектакль, где подростки начинают с того, как родители навязывают им свои модели поведения: от пресловутого «шапку надень» до того, кем они должны стать. Там есть папа, который хочет воспитать «настоящего мужика», а его сын хочет стать актером. Словом, все знают, как подростку лучше жить. Но, в тот момент, когда ты думаешь: «ну понятно, родители во всем виноваты», - начинаются другие истории, про то, как наоборот, подросток пришел пьяный с вечеринки, и мама ничего не сказала, даже наоборот - пожалела. У кого-то действительно контакт с родителями не складывается, у кого-то, напротив, мама вдруг оказывается поддержкой и защитой. Это очень искренние истории, и при этом как бы не эксплуатирующие излишне нашу чувствительность. Всё сделано в комедийной, гротесковой оболочке. Эти подростки сами над собой иронизируют, они всё, любую историю, даже страшную, странную, безумную превращают в какой-то комедийный спектакль. И мы видели на спектаклях, как папа обнимает своего сидящего рядом сына. Для меня это вообще, наверное, главный успех фестиваля - подростки пришли вместе с родителями, и все вышли абсолютно счастливые. Говорили: «Спасибо, что вы привезли этот спектакль». А еще ребята из Екатеринбурга приехали не только выступить: они сами решили остаться на весь фестиваль, а потом сделали об этом фильм, ведь они ходили на все его события. Я влюблена в этот коллектив и в режиссера: сколько в них энергии, юмора! Конечно, хотелось бы, чтобы такими были все, везде, чтобы было больше таких театральных студий, потому что они - действительно отличные ребята. Это будет счастливая страна, если все подростки и педагоги будут такими.

У нас был еще проект «Актовый зал», который мы сами инициировали. Три наших режиссера пошли в школы и там работали в классах, в основном с десятиклассниками. Это режиссеры Екатерина Шихова, Ксения Павлова и Дмитрий Крестьянкин - молодые, но все уже с некоторым опытом: Дима так и вовсе ветеран социального театра. Перед ними была поставлена задача - не навязывать материал, а пойти от самих школьников, услышать их: чтобы они рассказали то, что хотят и так, как хотят. А режиссеры, соответственно, создают дружественную среду, проводят тренинги, помогают это все облечь в какую-то форму. Был показ, где три эти микроистории по 20 минут соединились на одной площадке. Это было трогательно и интересно, иногда наивно, чуть-чуть сентиментально, и очень актуально: про одиночество, про сегодняшние вызовы и про то, кем ребята хотят стать в будущем. Смотришь и думаешь: какие они замечательные, какие у них мечты, как они хотят менять мир к лучшему. У Дмитрия Крестьянкина в показе шла речь о том, что пресловутый разрыв поколений – на самом деле мнимость. В принципе в определенном возрасте все хотят одного и того же. Школьники напрямую спрашивали аудиторию: кто чего хочет, и становилось понятно, что мы – родители и дети - можем договориться. И даже в музыке разрыв был неочевиден – это смешно, но всех объединили песни Губина.

А здесь нам удалось включить их в афишу и показать этот «Дзаттере» зрителям, гостям, участникам фестиваля. Вопреки распространенному представлению о том, что подростки хотят только о себе ставить (тут я как будто противоречу тому, что сама только что говорила), они сделали эстетскую постмодернистскую историю по текстам Пушкина и Бродского. Основа - «Пир во время чумы», то есть как бы школьная программа по содержанию. Но это придумано средствами современного визуального театра, с постмодернистской иронией, с ироничными референсами. Им интересно это делать, они это делают мастерски, взросло, существуют на сцене, не наигрывая и с содержательными паузами в статичных мизансценах. Это очень красивый и сложно придуманный спектакль. Так что и сделанный самими подростками театр тоже может быть очень разным - такое открытие. Хочется эту идею удержать: как слышать самих подростков, а не навязывать им сверху наше представление о том, каким должен быть театр для них.
А. Н. Россинская: Как Вам кажется, этот фестиваль только для подростков или у него может быть есть какая-то еще целевая аудитория?

Ю. А. Клейман: Безусловно, есть. Я еще, кстати, не упомянула, что у нас была образовательная программа, и будет еще лаборатория. Мы фестиваль растянули на полгода. У нас в январе прошла образовательная программа под названием «Параобразование»: лекции, мастер-классы, семинары и просмотры спектаклей с обсуждением, - чего только не было. А на июнь мы наметили сайт-специфическую лабораторию «Своё место» (к моменту выхода интервью она успешно состоялась). Конечно, учителя, родители - тоже абсолютно целевая аудитория.

Например, на «Актовый зал» пришли и родители, и учителя, и директора школ. И когда мы спросили этих школьников: хотели ли они, чтобы были их родители присутствовали (у кого-то они пришли, к кому-то не смогли) все сказали: «Да, это очень важно. Мы хотим обязательно, чтобы родители были». В таких проектах всегда срабатывает удивительный эффект сцены, позволяющий ей стать медиатором между родителями и детьми, когда какие-то проблемы могут быть озвучены только со сцены, в то время как в «живом» разговоре не получается проговорить проблемные узлы.

Ну и кроме того, у нас был проект «Педсовет». Это театр горожан, спектакль с участием учителей. Собирали петербургских участников по опен-коллу, а делать его приехала команда из казанского театрального центра «MON». У них был свой спектакль «Педсовет», а в Петербурге они сделали версию – совершенно иную - с нашими учителями. Мне кажется, это проект, билеты на который разлетелись через 5 минут после открытия продаж. Конечно, в том числе учителя пришли поддержать своих коллег. Но не только – нам всем ужасно интересно, как вообще школа устроена изнутри, кто эти люди.

Насколько помню, мы получили 80 заявок от желающих участвовать в спектакле. И им самим тоже было интересно ходить на репетиции, и быть услышанными, и создать какой-то такой микронетворкинг, общаться друг с другом. Мне очень понравилось на этом спектакле чувство партнерства. Актеров этому учат: вниманию, взаимодействию с партнером. И здесь тоже сложилась настоящая команда, хотя это учителя из разных школ, они ведут разные предметы. Мы увидели людей, которые действительно друг друга поддерживают, всё время находятся во внимании, говорят что-то партнеру, слышат партнера, приглядываются. И было очень чуткое внимание зала. Мне кажется, это важные практики, которые находятся на стыке художественного и социального. Но есть, разумеется, и художественные результаты спектакля: это очень увлекательный спектакль, где на сцене ты видишь красивых, умных женщин, энергичных, активных, абсолютно бесстрашных, с чувством юмора, изобретательных. А, с другой стороны, как всегда в Театре горожан мы получаем доступ к какой-то группе людей, о которой мы мало чего знали, и нам важно их услышать. А им важно нам рассказать свои истории. Кстати, спектакль вошел в репертуар Театрального проекта 27, и в конце сентября будет показан на Новой сцене Александринского театра.

А. Н. Россинская: Давайте немножко поговорим про социальный театр. Вот для Вас что стоит за этим? Что такое социальный театр для подростков?

Ю. А. Клейман: Мне кажется, что в первую очередь это спектакли с участием подростков, такие, как проект «Актовый зал», например. У нас еще был книжный стендап «Кот Бр*дского».

Чтобы они не повторяли за учителем, как правильно, а делали своё. Современная система среднего образования в целом не очень настроена на раскрытие творческого потенциала. Там важно, чтобы ты запомнил максимальное количество фактов и правильно сделал задания, набрал баллы. А театр как раз позволяет показать каждому, что сколько бы он набрал или не набрал баллов, он ценный и интересный. Такие проекты часто сделаны похожим образом – по принципу рассказывания историй. Но эту историю может рассказать только этот человек – вот что важно. Никакой актер, даже технически оснащенный, не расскажет эту историю лучше, чем расскажет сам её носитель. И вот здесь, мне кажется, важнейшая функция театра- подарить подростку, который так много слышит критики: «не так оделся; не так заправил кровать, опять проспал; опять у тебя болит живот; опять ты плохо учишься; где ты был; ты что, тупой; а чего ты вообще хочешь от жизни, а я в твое время уже зарабатывал» - возможность услышать, что он хорош такой, какой он есть. Это какая-то такая базовая вещь, для которой, мне кажется, нам иногда потом, уже во взрослом состоянии, нужны просто десятилетия. Десятилетия, чтобы понять: я такой, толстый- худой, высокий-низкий, еще какой-то, бедный, образованный-необразованный, с таким вкусом-с другим, - я хорош такой, какой я есть. Я имею право быть таким, какой я есть. С тем, что я не напишу ЕГЭ на 100 или на 30 баллов жизнь не заканчивается. Вообще возможны разные варианты. Театр - эта среда, в которой человек может, не боясь насмешек, рассказать свою историю, быть поддержанным, стать немножко более оснащенным, потому что с ним проведут тренинги, он чуть-чуть в своем теле освоится, чуть-чуть раскрепоститься. Мне кажется, это выполняет большую социальную задачу, потому что общество в целом становится чуть-чуть добрее, менее настороженным. Есть еще практики форум-театра – возможность проиграть проблематичную ситуацию и найти решение, но это отдельная история.

А. Н. Россинская: Вот сейчас государство стремится театр внедрить вообще в каждую школу. Как вам кажется, зачем театр в школе?

Ю. А. Клейман: Ну в принципе театр в школе – это же мировая практика. Вопрос в том, каким он будет и на какие запросы школьников сможет отвечать. «Актовый зал» мы делали, опираясь на опыт проекта «Испытай себя», который был инициирован в театре «Зазеркалье» Гете-институтом. В петербургский Гете-институт на стажировку приехала Франциска Рейманн и сказала: «Знаете, вот в школах Германии такое все время делают. Давайте я вам тоже расскажу, как это делается». И поделилась этими инструментами. Во многом это терапевтическая, психологическая практика, то есть – практика социальная. С другой стороны, мы смотрим американские фильмы, и видим, что там все ставят в школах мюзиклы, а во время учебы в университете у каждого есть возможность немного поучиться актерскому мастерству, независимо от специализации.

Театры в школе могут быть и просто интересным времяпрепровождением, и при хорошем раскладе учитель, который делает это неформально, решает социальные задачи, о которых мы говорили. Ведь театр дает возможность побыть не тем, кто ты есть, попробовать очень разные, невозможные в жизни роли. Ты маленький, закомплексованный, а на сцене ты надел маску, и ты - король, дракон, страшное чудовище. Это же тоже важная функция театра - дать право на другой вариант, на разные варианты себя. Либо наоборот, ты можешь сделать свою историю, и раскрыться, и показать себя таким, какой ты есть на самом деле, и показать ценность именно своей истории. Я думаю, что в подростковом возрасте важнее всего пробовать разные варианты самоосуществления. Ты можешь попробовать быть художником, боксером, музыкантом, танцовщиком. Просто пробуй, пробуй, пробуй. И театр может в ускоренном режиме показать эти разные варианты.

Я сама занималась в театральной студии, я помню это волшебное чувство. У нас еще так было придумано, что одни спектакли были с масками, другие только в живом плане, третьи с куклами. И когда ты в одиннадцать лет можешь в кукольном театре сыграть сразу семь ролей, потому что ты вначале за голову медведицы, а потом за пингвиненка, а потом за моржа, это классно. Какая-то создается особая атмосфера творчества. В театре как ни в одном другом виде искусства всем найдется дело и для всех можно придумать роли.

Но только, конечно, если руководитель театральной студии или школьной студии действительно ставит своей задачей раскрыть потенциал детей и весело провести время. Потому что существует опасность работы на результат. Моя подруга сходила на открытый урок в школьный театр своей дочери и тут же ее оттуда забрала, потому что педагог кричала на них, унижала и давала родителям понять, что героически работает с самым неблагодарным материалом. А это были второклассники. Может, в финале должен получиться какой-то невероятный спектакль (хотя верится с трудом), но если детей в процессе унижают, то не надо такого. Здесь как раз штука в том, чтобы все смогли проявиться так, как они могут, чтобы никто не был подставлен. А это сложная задача. И сила школьного театра как раз в том, что здесь нет отбора, в отличии от театральной студии, а еще в том, что не надо никуда ходить, можно там после уроков остаться – то есть в максимально низком пороге входа. Я надеюсь, что все получится.

А. Н. Россинская: Сейчас много обсуждается, как это все может быть. Я знаю, что у вас на фестивале был педагогический семинар, где обсуждались разные модели взаимодействия школы и театра.

Ю. А. Клейман: Да, у нас была двухдневная конференция «Театр и школа: форматы сотрудничества».

А. Н. Россинская: Может быть, Вы вспомните, какие модели Вам показались более актуальными, более убедительными?

Ю. А. Клейман: В том, что касается именно школьного театра, мне очень понравилось выступление Виктории Воробьевой. Она - актриса, и у нее какой-то несомненный педагогический талант. По тому, как она выступала и по тому, что она показывала - как дети двигаются, действительно совершенно свободно, не хуже, чем студенты театральных вузов на занятиях по сценическому движению - очевидно, что она большое внимание уделяет телесным практикам. И это правда важно - дать возможность ребятам подвигаться. Не застраивать их танцами, а, наоборот, раскрепостить их тело, освободить внутренние импульсы.

Мне очень понравилось выступление Антона Ткаченко из московской частной школы «Золотое сечение», у него есть телеграм-канал «Бег Булгакова» в помощь учителям. Он рассказывал, как преподает литературу, апеллируя к театральным интерпретациям произведений. На мой взгляд, очень важно показать школьникам, что нет единой правильной точки зрения на литературный текст, что литературный текст – объект нашего творческого исследования, каждый из нас, как читатель - исследователь этого текста. Нет правил, как трактовать то или иное произведение. Вот режиссер его открыл и поставил: один так, другой так. Учитель приводил пример «Грозы», хороший пример: в одном спектакле Кабаниха - бизнесвумен, а в другом - клоунесса, здесь она сумасшедшая, а тут - рациональная, здесь - молодая, а здесь - старая. Соответственно, Катерина тоже может быть разной. Здесь действие в современность погружено, а здесь – в архаичное прошлое. Что это означает? Что нет никакой правильной версии «Грозы». Значит я - школьник тоже могу прочитать так или так, моя точка зрения может отличаться от той, которую транслирует учебник. Любой из нас должен относиться к тексту как к некоему объекту исследования. Мне очень нравится такая прививка критического мышления и исследовательского взгляда. Это особенно важно для нашей страны, где современное искусство не стало всеобщим языком культуры, ведь это еще и прививка современного искусства. Мы не будем шокированы тем, что здесь появилось обнаженное тело, или тем, что режиссер отошел от текста и что-то поменял или как-то странно смонтировал куски или ввел видеоэкран. Это еще и популяризация механизмов работы современного искусства, потому что консерватизм школы и выпускников школы – это большая проблема. Сегодня, увы, постепенно коридор мышления становится все более узким. Почему важно нам смотреть современное искусство, полезно, если угодно? Понимаю прекрасно, что слово «полезно» не применимо к искусству, но, если переводить в социальный аспект роль искусства, почему современное искусство важно изучать в школе? Потому, что оно приучает нас к тому, что все мы очень разные, что есть другой взгляд, что другой взгляд не обязательно ошибочный. Оно даёт представление о том, что мы можем мыслить очень разным способом. Что искусство может быть способом выражать невыразимое. Что мы не замкнуты в пределах вот этого, легко постигаемого материального мира. Современное искусство даёт расширение сознания. А искусство, которое мы привычно считываем (бросил взгляд на рисунок – и всё понятно) не то, чтобы это плохая картина, но как будто состоит из каких-то уже очень понятных ингредиентов. Мне кажется, если искусство не удивляет, не поражает, не шокирует в чем-то, не заставляет нас мучительно искать ответы: «а что я вижу? а что здесь? а почему на меня это воздействует? почему я не могу этого понять? а как это?» - если оно нас не будоражит, то постепенно наши когнитивные способности немножечко засыпают, мы как бы впадаем в анабиоз. И, к сожалению, мне кажется, что школа во многом вводит школьников в такой умственный анабиоз, когда нужно заучить факты и имена, но при этом разучиться думать и понимать. И мне очень нравится, что Антон Ткаченко как раз пробуждает у своих школьников способность мыслить, спорить, привыкать к тому, что все очень противоречиво, и это нормально, и надо видеть эти противоречия, их фиксировать, и не боятся того, что тебе нравятся странные трактовки, не боятся того, что тебе что-то не нравится, понимать, что могут быть разные точки зрения. Я как-то так об этом раньше не думала, хотя я тоже это применяла, когда преподавала историю зарубежной литературы в институте. Я студентам показывала, что есть такие интерпретации, о которых мы вообще никогда бы не подумали. Но не думала, что в школах это тоже может кто-то использовать.

А. Н. Россинская: Я знаю, что у вас на фестивале были еще обсуждения спектаклей. С какой целью они проводились?

Ю. А. Клейман: Мы согласны с тезисом, который я когда-то услышала у Елены Ковальской, о том, что любой спектакль нуждается в обсуждении. Мне нравится эта практика. Я сама не раз вела обсуждения, потому что часто зритель, посмотрев спектакль, не дает себе труда с ним разбираться. Мы часто ленимся. И вообще в одиночку это довольно сложно сделать. Сложно в одиночку разбираться со своими флюидными впечатлениями. И обсуждение позволяет прежде всего разобраться в ощущениях, усилить восприятие спектакля, закрепить какие-то воспоминания о нем, самому дать себе ответы на те вопросы, которые возникли во время спектакля. Спектакль невозможно сразу же пересмотреть, это не картина и не скульптура. Что-то мелькнуло и что-то тебя как будто бы зацепило, но разобраться сам ты в этом не можешь. А обсуждение при помощи вопросов модератора и ответов участников позволяет вдруг провести дополнительную работу, на самом деле интересную и приятную. Сделать что-то сродни умственному упражнению, когда тебе не навязывают точку зрения, не говорят, как правильно, а ты сам начинаешь вдруг об этом думать. И создается такая среда, где тебе об этом интересно в компании других людей поговорить. Мне очень нравится, как это делала Татьяна Климова, замечательно это делает и Мария Крашенникова-Хайт – выпускница курса социальной магистратуры Кристины Матвиенко и Елены Ковальской. У нас были разные типы обсуждения, потому что после «Актового зала» мы хотели не безоценочное обсуждение, которое они исповедуют, а такое, которое бы подключило именно этих ребят – участников спектакля, хотелось диалога с авторами. Поэтому на этот раз это были вопросы-ответы создателям, вопросы со стороны зрителей.